Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 91
Примерно в 5–6 часов утра мы подошли к полянке шириной всего 50–75 метров. Уже чуть начало светать. Здесь оказалась немецкая засада, которая с двух сторон открыла огонь из пулеметов по колонне. В один миг на наших глазах полегло около 50 человек. Мы все были прижаты к земле. Но в эти минуты острой опасности командующий не растерялся. Высокий, широкоплечий, он не пригибаясь ходил под огнем противника. Через некоторое время его ранило в спину. Помню серую генеральскую шинель командующего и красное пятно у левой лопатки. Я сказал Михаилу Григорьевичу, что он ранен, но в ответ услышал: «Черт с ним, главное – перевести людей через поляну». Трассирующие пули, как рой светлячков, вились среди нас. Несмотря на это, генерал Ефремов ходил со своим автоматом, не наклоняя даже головы. Он совершенно спокойно подымал ползущих и заставлял быстро двигаться вперед, говоря при этом: «Братцы, вперед, здесь вы погибнете». В этом походе солдаты звали М. Г. Ефремова отцом.
Столь же мужественно держал себя генерал-майор Офросимов. Это был человек очень скромный, большой культуры и исключительно храбрый. Он ходил за командующим, поднимал бойцов и командовал им: «Налево, снять пулеметчиков», «Направо, снять пулеметчиков». С ними вместе шел подполковник Гончаров Малах (отчество забыл)[173]. Он был заместителем начальника военно-воздушных сил армии, тоже замечательный человек. Когда поблизости от нас упал замертво боец, Гончаров, имевший только револьвер, немедленно взял его винтовку и, крикнув «За мной!», побежал к немецкому пулемету, но, тяжело раненный в живот, сразу упал. Винтовка выпала из рук. Медсестре Чистяковой он отдал свои документы со словами: «Умираю за Родину».
Наконец преодолели эту злосчастную полянку. Немцы отошли, и в лесу стало тихо. Отдохнув, начали подводить итоги нашим потерям. Выяснилось, что погибли полковник Самсонов, начсандив 160-й дивизии товарищ Клейн и интендант, фамилию которого не помню. Героической смертью пал член Военного совета окруженной группы войск полковой комиссар А. Ф. Владимиров. Очевидцы его гибели рассказывали следующее: когда товарищ Владимиров был ранен, он, упав, выронил свой автомат. К нему бросились немецкие автоматчики, но он успел вынуть пистолет и, собрав последние силы, выстрелил и убил двух немцев. В окружении и в этом походе А. Ф. Владимиров проявил исключительную отвагу, пренебрежение к смерти. Он всегда был на тех участках, где приходилось особенно тяжело, и буквально не щадил себя. Не раз я говорил ему: «Товарищ Владимиров, зачем вы так поступаете, ведь вас убьют». – «Что же делать, положение наше такое тяжелое, что надо постоянно подбадривать людей». Когда вспоминаешь этого человека, невольно сравниваешь его с большевиками периода Гражданской войны, с теми горячими революционерами, которые в боях защищали советскую власть. Товарищ Владимиров был комиссаром-большевиком в лучшем смысле этого слова.
Пошли дальше. Шли днем и ночью. К сожалению, начало сильно оттаивать, а мы почти все были обуты в валенки. Некоторые реки (Угра, Воря) переходили по пояс в воде. В это время радиостанция вышла из строя, связь с командующим фронтом и соседней армией прекратилась. Мы шли по лесу, стараясь боев не принимать. Наша задача была выйти из окружения, а не драться немецкими войсками. Для этого не было ни сил, ни средств.
15 апреля генерал-лейтенант Ефремов мне говорил: «Товарищ профессор, сегодня будем пить чай с вареньем в штабе армии в Износках». Конечно, подобная перспектива при полном почти голодании уже в течение 7–8 суток казалась очень заманчивой, и мы были уверены в том, что это так и будет. «По прибытии в Износки нас ждет вознаграждение за все пережитое, – продолжал он, – хорошо отдохнем. Но после этого предпримем попытку взять Вязьму, уже с учетом допущенных ошибок»{28}.
К вечеру 17 апреля мы сконцентрировались в лесу, по мнению командующего, километрах в трех-четырех от 43-й армии.
Примерно в час ночи был дан приказ двигаться тихо, колонной по одному в направлении шоссе. Но когда мы туда пошли, то попали под интенсивный обстрел. Все залегли. Нас начали освещать ракетами, обстреливать из минометов, слышались крики приближавшихся немцев[174].
Героизм, проявленный бойцами в те минуты, был исключительный. Автоматчики, окружив командующего, отстреливались от наступающего врага. Когда кто-либо из них выбывал из строя, его место сразу же без всякой команды занимал другой. Непосредственной защитой группы командующего руководил Гамбург, погибший в ту ночь[175].
Ночь на 18 апреля была трагической для окруженной части нашей армии. Она понесла огромные потери и перестала существовать как организованное целое. Взрывом мины или снаряда меня контузило, и я потерял сознание. Очнувшись, пошел искать командующего. Кругом лежали убитые и тяжело раненные, брели в одиночку и группами солдаты и командиры. Одна из групп, к которой я присоединился, направилась лесами на восток. Через несколько дней нам встретилась группа бойцов и командиров. Они рассказали, что были свидетелями, как генерал-лейтенанта Ефремова ранило в область таза. Так как самостоятельно двигаться он не мог, то его переносили на примитивно устроенных носилках, что причиняло ему тяжелые муки. Состояние Ефремова быстро ухудшалось. Чувствуя, что он уже ничем не может помочь своим войскам, и не желая попасть тяжелораненым в плен, генерал Ефремов сказал: «Ребята, мое дело кончено, а вы продолжайте драться». После этого он выстрелил себе в висок[176]. Как мне стало известно впоследствии, труп командующего по приказу немцев перенесли в деревню Слободку и там похоронили. После освобождения этого района от фашистов останки генерала перевезли в Вязьму, где ему поставлен памятник.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 91
