В памяти возникла Эвдоксия – она говорила о возрасте, когдалучше всего передавать Кровь. Мне вспомнилась Зенобия, ее сообразительность,понимающие глаза. Я подумал о давних рассуждениях об искушениях девственности,о том, что можно сделать из девственницы что угодно, ничего не теряя.
А этот мальчик, спасенный из рабства, был когда-тохудожником! Он знаком с волшебством желтка и пигментов, с волшебствомпокрывающей дерево краски. Он вспомнит; он непременно вспомнит времена, когдаего больше ничто не волновало.
Да, его жизнь началась далеко-далеко, на Руси, гдемонастырские художники ограничивали себя рамками византийского стиля, который яокончательно отверг, когда повернулся спиной к Греческой империи и вернулся натерзаемый раздорами Запад, чтобы обрести свой дом.
Но смотри, что произошло: да, Запад пережил немало войн,казалось даже, что варвары окончательно завоевали всю территорию. Но благодарявеликим мыслителям и художникам пятнадцатого столетия Рим поднялся из пепла! Вэтом я воочию убедился, глядя на картины Боттичелли, Беллини, Филиппо Липпи исотен других живописцев.
Люди снова зачитывались Гомером, Лукрецием, Овидием, Вергилием,Плутархом. Исследователи «гуманизма» воспевали «мудрость античности».
Иными словами, Запад вновь обрел былую силу, тогда какКонстантинополь – золотой Константинополь! – пал под мощным натиском туроки превратился в Стамбул.
И далеко за Стамбулом раскинулась Русь, где пленили этогомальчика. Русь, позаимствовавшая в Константинополе христианство. Потому-то онне знал иной живописи – только иконы, обладавшие строгой, даже суровой,застывшей красотой, бесконечно далекие от картин, что я создавал здесь отзаката до рассвета.
Но в Венеции уживались два стиля: византийский и новый,современный.
Как это получилось? Благодаря торговле. Венеция с самогоначала строилась как морской порт. Пока Рим стоял в развалинах, ее огромныйфлот курсировал между Востоком и Западом. И во многих венецианских церквахсохранились иконы, преследовавшие мальчика в лихорадочных видениях.
Должен признаться, византийские церкви ранее были для менямалоинтересны. Даже собор дожа – Сан-Марко. Но теперь они приобрели для меняособое значение, ибо помогали мне лучше понять искусство, столь любимоемальчиком.
Он спал, а я смотрел на него во все глаза.
Отлично. В чем-то мне удалось постичь его натуру, постичьего страдания. Но кто он на самом деле? Я задавался вопросом, который мы с Бьянкойоднажды поставили друг другу. Ответа я не нашел.
А должен найти, прежде чем решиться претворить в жизнь свойплан: подготовить Амадео для Крови. Сколько понадобится времени? Ночь? Сотняночей? В любом случае рано или поздно я узнаю ответ.
Амадео послан мне судьбой.
Я повернулся и продолжил свой дневник. Никогда еще у меня невозникало подобного замысла: воспитать новичка для Крови! Я описал все событияночи, чтобы ни одна мелочь не выскользнула из переполненной памяти. Пока Амадеоспал, я сделал наброски его портрета.
Как описать его? Красота, отметившая печатью изящные скулы,спокойный рот, каштановые кудри, не зависела от выражения лица. Это была Красота.
Я страстно продолжал писать:
«Мальчик попал ко мне из мира, настолько разительно отличающегосяот нашего, что не может понять, что с ним случилось. Но мне знакомы заснеженныерусские края.
Я видел мрачную унылую жизнь русских и греческих монастырей– убежден, что точно в таком месте он писал иконы, о которых теперь не можетговорить.
Наш язык незнаком ему – он слышал только жестокие слова.Быть может, когда он вольется в общество моих учеников, то вспомнит прошлое. Изахочет взяться за кисть. И заново откроет в себе талант».
Я отложил перо. Даже дневнику я не мог довериться до конца.Особенно важные тайны я иногда записывал по-гречески, а не по-латыни, но дажепо-гречески я не мог написать всего, о чем думал.
Я посмотрел на мальчика. Я взял в руки канделябр, подошел ккровати и взглянул, как он спит, как легко дышит, ощущая себя в безопасности.
Он медленно открыл глаза. Посмотрел на меня. Во взгляде небыло страха. Казалось, он все еще спит.
Я воспользовался Мысленным даром: «Расскажи, дитя мое,расскажи, что у тебя на сердце».
Я увидел, как на него напал отряд степных всадников. Как изослабевших, дрожащих рук выпал сверток и с него слетела ткань. Икона! Мальчиквскрикнул от страха. Но безжалостных варваров интересовал только он сам. Все теже варвары, что не переставали нападать на земли, где когда-то пролегали нынезабытые границы Римской империи. Неужели мир так и не дождется полного разгромаих орд?
Беспощадные разбойники притащили мальчика на какой-товосточный рынок. В Стамбул? Оттуда он попал в Венецию, где перешел в рукивладельца борделя, который заплатил высокую цену за красивое тело и лицо.
Подобная жестокость поразила меня. В чужих руках мальчиквряд ли оправился бы.
И на его лице я прочел полное доверие.
– Мастер, – тихо произнес он по-русски.
Я почувствовал, как зашевелились мельчайшие волоски по всемумоему телу. Мне ужасно хотелось дотронуться до него холодными пальцами, но я непосмел. Я встал на колени у кровати и горячо поцеловал его в щеку.
– Амадео, – произнес я, чтобы он усвоил новое имя.
А потом, на русском языке, который он знал, но не помнил,объяснил, что он принадлежит мне, что теперь я его господин. Я дал ему понять,что теперь все решаю я. Он больше не должен беспокоиться, не должен бояться.
Почти светало. Мне нужно было идти.
Постучался Винченцо. У дверей ждали старшие ученики. Ониузнали, что в дом привели нового мальчика.
Я впустил их в спальню. Объяснил, что они должныпозаботиться об Амадео, познакомить его с нашими привычными чудесами. Конечно,пусть он сперва отдохнет, но потом можно отвести его в город. Наверное, такбудет лучше всего.
– Риккардо, возьми его под свое крыло, – поручил ясамому старшему.
Сплошная ложь! Что за притворство – вверить его солнечномусвету, обществу других людей.
Но приближающийся рассвет не оставил мне времени. Что былоделать?
Я отправился в свое убежище.
Я лег спать, и мне снились сны.
Я нашел избавление от любви к Боттичелли. Я нашел спасениеот страсти к Бьянке и ее завораживающим преступлениям. Я нашел того, кого ужеотметили печатью смерть и жестокость. Выкупом станет Кровь. Да, я решился.
