class="p1">Приходская церковь Николая Чудотворца горѣла шкаликами. Вся колокольня была залита свѣтомъ. Звѣзды и разныя фигуры размѣщены были между окнами; а на колоннахъ, поддерживающихъ карнизъ портика, висѣли треугольники. Надъ папертью картина на прозрачной бумагѣ изображала Воскресеніе Христово. Экипажей было много; пародъ входилъ густою вереницей; нищіе въ два ряда обступили паперть.
Борисъ съ трудомъ протискался, очищая дорогу для Софьи Николаевны и Маши. Приходъ былъ богатый, дворянскій; народу набралось полна церковь. Семейство Телепневыхъ всегда становилось направо отъ входа, противъ праваго придѣла, во имя великомученицы Варвары, гдѣ въ Свѣтлый праздникъ и служили, обыкновенно, заутреню; а раннюю обѣдню переходили служить въ холодную церковь, отдѣленную отъ теплой большою аркою, сквозь которую видѣнъ былъ богатый иконостасъ, освѣщенный сотнею свѣчъ въ паникадилахъ. Въ лѣвомъ придѣлѣ весь полъ былъ установленъ пасхами и куличами, на большихъ блюдахъ и тарелкахъ. Тонкія свѣчки были прилѣплены къ каждому блюду и свѣтъ ихъ, сливаясь съ освѣщеньемъ отъ паникадилъ, производилъ особенный красноватый отливъ.
Служба только-что началась. Въ церкви было очень душно. Запахъ ладана и воску наполнялъ воздухъ; но лица сіяли, смотрѣли празднично, молились мало; но точно чего-то всѣ ожидали… Бѣлыя платья женщинъ сплошною стѣною обступали амвонъ и клиросы.
Телепневы помѣстились въ углу за печкою и ограждены были отъ толчковъ и давки. Только-что они стали на мѣсто, народъ хлынулъ къ выходу: пошли ходомъ вокругъ церкви. Настала тишина, прерываемая то тамъ, то сямъ кашлемъ, шепотомъ, шарканьемъ. На минуту всѣ какъ-будто совсѣмъ притихли… послышалось пѣніе на паперти; потомъ ближе и ближе, и радостно ворвался наконецъ и загудѣлъ по церкви гимнъ:
«— Христосъ воскресе!» — раздался голосъ священника. — «Воистину воскресе», — отвѣтили дружнымъ гуломъ сотни голосовъ, и пошло всеобщее цѣлованье.
Почти въ одинъ мигъ Борисъ и Софья Николаевна обратились лицомъ къ другъ другу и похристосовались. Она пожала ему руку и тихо проговорила: — «мнѣ хорошо».
Борисъ долго держалъ ее за руку. Со свѣчей, въ своемъ бѣломъ нарядѣ, въ этомъ мірѣ свѣта и торжественныхъ звуковъ, она была чудно хороша. И онъ почувствовалъ, какъ что-то мягкое, глубоко-умиляющее входило ему въ сердце и точно еще больше сливало всю его жизнь съ жизнью любимой женщины. Не однимъ страстнымъ чувствомъ былъ онъ полонъ; въ эту минуту, онъ сливался съ нею въ порывъ къ чему-то, что казалось выше и прекраснѣе ихъ любви и жизни, съ ея радостями и угрызеніями! Онъ преклонялся предъ той любовью, которая проститъ ему все: и молодость, и первую страсть, и всякую немощь духа и плоти.
А съ клироса долетали свѣтлые звуки: «и другъ друга обымемъ», радостно пѣли молодые голоса: «рцемъ, братіе, и ненавидящимъ насъ, простимъ вся воскресеніемъ!»
По нѣскольку разъ Маша принималась христосоваться съ теткой и братомъ. Но она не ограничилась ими одними. Со всѣми, кто стоялъ около, она съ наивной торжественностью перецѣловалась, аккуратно, по три раза.
Кончилась заутреня. Въ теплой церкви стало попросторнѣе. Толпа подвигалась въ холодную. Поднялся гулъ, всѣ говорили, переходили съ мѣста на мѣсто, христосовались. Пріѣхали мужья губернскихъ дамъ изъ собора въ мундирахъ и бѣлыхъ галстухахъ, съ праздничными лицами, зажужжали поздравленія, заболталъ французскій языкъ.
— Здѣсь долженъ быть Абласовъ, — сказалъ Борись, осматриваясь кругомъ.
— Я его видѣла, — подхватила Маша: — онъ тамъ. впереди стоитъ, у лѣваго клироса… Достань его, Боря, я хочу съ нимъ христосоваться, я ему яичко приготовила.
— Придетъ самъ, онъ знаетъ наше мѣсто.
— Ты его пригласилъ къ намъ? — спросила Софья. Николаевна.
— Какъ же.
Абласовъ стоялъ впереди и также высматривалъ Телепневыхъ. Онъ жилъ въ другомъ приходѣ, но пришелъ сюда. Борисъ приглашалъ его разговѣться съ ними вмѣстѣ. Въ самой гимназія церкви не было; по воскресеньямъ гимназистовъ водили въ старый соборъ, стоявшій на площади, а по праздникамъ имъ дозволялось ходить въ приходскія церкви. Абласовъ, наконецъ, увидалъ Бориса и сталъ пробираться. Первая похристосовалась съ нимъ Маша.
— Вотъ вамъ я яичко; а вы-то мнѣ что дадите? — спрашивала она своего учителя, держа его за пуговицу мундира.
— Простите, Машенька, ничего не дамъ… — проговорилъ онъ своимъ спокойнымъ голосомъ, и немного по-краснѣлъ.
Онъ поцѣловалъ Бориса. Софья Николаевна протянула ему руку. Они не начинали говорить. Имъ даже неловко было отъ всеобщей болтовни. Борисъ предложилъ перемѣнить мѣсто, стать поближе къ холодной церкви, чтобы слушать службу.
На лѣвомъ придѣлѣ былъ еще большой шумъ. Уставлялись пасхи и куличи. Одинъ изъ дьячковъ распоряжался и смирялъ возникающіе споры между служителями обоего пола, которые все прибывали, неся блюда, завязанныя въ бѣлыхъ и цвѣтныхъ салфеткахъ.
— Какъ хорошо! — вскричала Маша, проходя мимо насохъ, съ зажженными свѣчками.
Борисъ и Софья Николаевна взглянули на эту картину и промолчали.
— Какая суета, — проговорилъ съ полуулыбкой Абласовъ.
Софья Николаевна вскинула на него глазами. Онъ немножко потупился и, пропустивши ее впередъ, сталъ за колонну.
XL.
Борисъ прислушивался къ службѣ. Началось чтеніе евангелія. Сначала гудѣлъ густой, но надорванный голосъ дьякона. Каждое слово обрывалось и слетало точно съ высоты Потомъ раздавался нѣсколько дребезжащій, но пріятный тенористый голосъ отца Павла. Онъ читалъ порусски. Младшій священникъ повторялъ жиденькимъ фальцетомъ по-латыни и кто-то еще хрипло и нетвердо выговаривалъ по-гречески.
И вспомнились Борису разсказы Мироновны, какъ въ соборѣ евангеліе читаютъ на двѣнадцати языкахъ. Онъ вотъ и въ эту минуту не зналъ доподлинно, правда это или нѣтъ, хоть и былъ уже большой, и могъ бы, еслибъ захотѣлъ, попасть и въ соборъ на Свѣтлую заутреню.
Передъ Борисомъ стояли Софья Николаевна и Маша, и тихо молились. Онъ взглянулъ на нихъ, на свои живыя привязанности, и невольно опустился на колѣна.
Обѣдня отошла. Церковь начинала пустѣть. Телепневы двинулись къ двери. Абласовъ шелъ отъ нихъ поодаль.
— «Хрнстосъ воскреее», Боря! — крикнулъ вдругъ кто-то позади Бориса.
Онъ обернулся. Передъ нимъ стоялъ Горшковъ сіяющій, припомаженный, въ пестромъ галстухѣ и коричневой визиткѣ. Горшковъ расцѣловалъ его громко; а потомъ полѣзъ къ Абласову. Съ шумомъ раскланялся онъ съ Софьей Николаевной и Машей, и по-очереди перецѣловалъ у нихъ руки.
— Ты какъ здѣсь? — почти въ одинъ голосъ спросили Борисъ и Абласовъ.
— Мамочка притащила, — громко отвѣчалъ Горшковъ, тряхнувъ при этомъ своимъ вихромъ.
— А ваша maman здѣсь? — спросила Софья Николаевна, пододвинувшись къ нимъ.
Маша услыхала ея вопросъ.
— Гдѣ ваша мамаша, Валерьянъ Михайлычъ, покажите мнѣ, пожалуйста, — проговорила она, беря Горшкова за руку.
Въ эту минуту, мать его, Анна Ивановна, подошла къ группѣ. Она была также въ бѣломъ батистовомъ платьѣ, бѣлой шали съ турецкими цвѣтами по каймамъ и въ большомъ, нѣсколько старомодномъ, воротничкѣ, обшитомъ мелкимъ кружевцомъ. Анна Ивановна кротко улыбалась. Лицо ея точно помолодѣло; глаза были такіе свѣтлые; бѣлокурые волосы, гладко лежавшіе на вискахъ, придавали ей
