его пальцы. – Ты дала мне понять, что я не окончательно прогнил в своих низменных потребностях, и что я способен по-настоящему любить. Пусть первый опыт закончился неудачно, но я буду стараться. Теперь я знаю, каково это.
В его глазах блеснули знакомые светлые огоньки, и мне стало тепло от осознания, что Алекс Митчелл не сломался и живет дальше – пускай с разбитым сердцем, но и с верой в то, что впереди его еще ждет нечто прекрасное.
Я обхватила его ладонь в ответ и с улыбкой произнесла:
– Мы все имеем право на счастье, и я уверена, что твое еще впереди.
После разговора с Алексом работа в книжном магазине в воскресенье прошла в тревожном ожидании какого-нибудь подвоха.
Я без конца выглядывала в окно, не будучи до конца уверенной в том, что хочу вновь увидеть там машину Митчеллов.
Слова Алекса вызвали во мне непонятное волнение. Он сказал, что погорячился сам, но ничего не сказал о намерениях Элиаса.
«Элиас сильно переживает», – это могло означать что угодно.
Я не знала, что в голове у Элиаса. О чем он думал? Быть может, его переживания совершенно не были связаны со мной, а Алекс невольно спроецировал их на меня?
Мне хотелось о стольком расспросить младшего Митчелла, но я не могла злоупотреблять его прощением и выпытывать у него то, о чем он, возможно, пока не был готов говорить.
Даже если он и правда простил меня, я не знала, что он испытывал по отношению к брату.
Рабочий день все же прошел спокойно, под конец наградив меня чувством облегчения, смешанным с разочарованием.
Чего я ждала? На что надеялась? У меня было время на то, чтобы забыть Элиаса. И на что я его потратила? На иллюзию освобождения?
Мои треволнения благополучно отошли на второй план после того, как по возвращении с работы я обнаружила дома папу. В его компании мне не приходилось выдавливать скупые улыбки и придумывать темы для разговора.
В этот вечер я впервые за долгое время была по-настоящему счастлива.
Вечером следующего дня, вернувшись из университета и проведя время за пересмотром «Брюса всемогущего» с Джимом Керри в компании родителей, я отправилась в свою комнату, чтобы подготовить речь по риторике ко вторнику.
Когда работа была сделана, я надела наушники, включила «Night Crawling» Майли Сайрус и Билли Айдола и, прикрыв глаза, откинулась на спинку стула.
Музыка в последнее время стала для меня тем редким явлением, которое позволяло отключиться от проблем реальности и отдохнуть.
Расслабившись, я потянулась и, открыв глаза, встала со стула. Вместе со следующей песней начала прибираться в комнате, пританцовывая.
Убрала учебные пособия, разобрала все лишнее со стола и направилась к окну, чтобы закрыть жалюзи. Рука застыла на шнуре.
Около калитки стоял знакомый черный внедорожник, а от машины в сторону дома шел Элиас.
Я быстро вынула наушники и потянула шнур, закрывая жалюзи. Отбросив мобильник на постель, осторожно раздвинула две ламели и выглянула наружу. Я жадно и в то же время неверяще всматривалась в незваного гостя. Он был похож на призрака из повторяющегося из ночи в ночь сна. С руками Элиаса. С глазами Элиаса. С его голосом.
В поле зрения появился отец, вышедший Митчеллу навстречу.
Мужчины остановились друг напротив друга. Мне не было слышно, о чем они говорили. Элиас стоял ко мне лицом, поэтому я видела, как шевельнулись его губы и как он протянул папе руку. Тот уверенно ее пожал.
Отец наверняка что-то ответил, а затем, слушая собеседника, занял свою фирменную позу, скрестив на груди руки и спрятав ладони подмышками. Он был примерно на полголовы выше Элиаса и пользовался этим преимуществом, чуть задрав подбородок и глядя на молодого человека сверху вниз. Я представила, как были прищурены папины глаза и опущены уголки губ – это выражение лица вместе с его массивным телосложением придавали ему грозный вид, но я-то знала, что это все лишь образ, потому что отец не то, что не мог кого-то обидеть, он даже почти никогда не повышал ни на кого голос.
Я не могла оторвать глаз от Элиаса: от его расстегнутой у длинной шеи черной рубашки, от того, как менялось выражение его лица при разговоре, как он кивал или наклонял голову, слушая отца.
Он находился от меня всего в пяти метрах, но было ощущение, будто нас разделял целый квартал. Я могла в любую минуту выскочить из дома и броситься ему на шею или же, наоборот, начать бить кулаками в грудь, спрашивая, правду ли сказал Алекс и почему он так со мной поступил. Но я приросла ногами к полу и не могла пошевелиться.
Я потеряла счет времени и не имела представления, сколько длилась беседа, как вдруг лицо Элиаса помрачнело. Все внутри меня сжалось.
Он достал из кармана джинсов мобильный телефон и что-то в нем записал, затем ненадолго опустил голову, будто о чем-то размышляя, а после резко выпрямился и расправил плечи, встрепенувшись. Кивнул головой, что-то сказал, и они вновь обменялись с отцом рукопожатиями.
Все конечности свело судорогой, когда глаза Элиаса скользнули по окну моей спальни, и я наткнулась на его взгляд. Я тихо ахнула и убрала руку от ламелей, заставляя щель, через которую следила за ними с отцом, исчезнуть. И тут же с досадой поджала губы, наблюдая, как из-за резкого движения затрепетало все жалюзи, – не заметить это снаружи было невозможно. Я сделала шаг в сторону и прислонилась спиной к стене, тяжело дыша.
Он увидел меня.
Нет, он не мог увидеть меня. Щель была настолько маленькой, что это нереально. Или все же видел? Как же я тогда, должно быть, глупо выглядела…
Уговаривая себя, я простояла так до тех пор, пока не вздрогнула от стука в дверь спальни.
– Дочь, это я.
Голос отца заставил меня отлипнуть от стены.
Папа молча прошел в комнату, поглядывая на меня с кривоватой улыбкой, и сел на постель спиной ко мне. Затем похлопал ладонью по покрывалу, приглашая присесть рядом. Я медленно обошла кровать и села возле него.
Прежде, чем начать говорить, папа какое-то время помолчал.
– Не хочу знать, как так произошло, что в мой прошлый приезд ты рассказывала мне об Алексе, а сейчас я не услышал от тебя о нем ни слова; и тем более меня не волнует, почему теперь с тобой так отчаянно желает пообщаться его брат. Хотя, по идее, должно бы
