Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
стране, где родились Чибис, Инна и Ксения, Рождество было предано забвению, напрочь изъято из календаря, и люди, выросшие в Советском Союзе, никогда не задумывались над внутренним смыслом этого события. Рождение превратилось в биологический акт — способ продолжения рода. Безбожная тоталитарная иерархия словно бросила вызов великим цивилизациям прошлого и лишила себя их главного жизненного двигателя — животворящего Духа. С этой точки зрения советская цивилизация — противоестественна: она убивает все живое.
Мотив смерти возникает уже на первых страницах книги. Ксения глядит в окно и думает о смерти: «Мальчики… Умирают мальчики… Самые лучшие…» Смерть явственно или незримо присутствует во всех описанных в книге событиях. Мать Чибиса умирает при его рождении. Три сына у тети Лили, родившиеся в разное время, — мертворожденные. Мальчики, рождавшиеся в семье Ксении, тоже умерли («В нашем роду мальчики не живут», — горестно замечает ее мать). Зачав и не успев родить, погибает Инна (ее смерть предсказана в начале романа). Матери рождают мертвых сыновей, словно не хотят, чтобы у них рождались младенцы, которых ждет неминуемая гибель. Та же тема — внутренний протест матерей против бесчеловечного мира — заострена Чижовой и в романе «Время женщин». Одна из его главных героинь, Евдокия, говорит: «Рожаем и не знаем, как им умирать».
Эта драматическая ситуация вызывает в памяти евангельский миф о царе Ироде, «осмеянном волхвами» и приказавшем «избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его…» Сопоставление СССР с царством Ирода проходит через весь роман, причем сам Ирод не персонифицирован: это не конкретный советский вождь, а некий безликий Истукан, которого Орест Георгиевич видит в своем страшном сне, — каменное изваяние, нависающее над городом и миром. Матери рождают мертвых, желая уберечь их от власти Ирода. «Кто ж его спасет, кроме матери, — говорит вещая старуха Алико, имея в виду еще не родившегося ребенка. — Приходят, глядь, а младенца-то и нет! И убивать некого…»
Евангельская история неизвестна советским школьникам: ее не изучают на уроках, о ней не упоминают в семье. Правда, во второй половине 1960-х годов в СССР был издан роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», приобщивший множество советских людей к великой и вечной мистерии. Еще одним таким источником для поколения Чибиса становится американская рок-опера о «суперзвезде» (“Jesus Christ Superstar”). Проникновенный дуэт Христа и Марии Магдалины потрясает воображение Ксении и увлекает Инну. Образ живого бога неодолимо преследует обеих девушек. В одной из заключительных сцен романа они пытаются спасти Его статую на петербургском Новодевичьем кладбище, где хозяйничают омерзительные, но по-своему колоритные Зарезка и Лошадиный (которого тетя Лиля в сердцах называет иродом).
* * *
Предание о волхвах и Ироде — главный композиционный узел, стягивающий воедино сюжетные линии и смысловые пласты романа. Точно так же Звезда — его центральный символ, в котором сходятся разновременные эпохи. Но известно: над разными эпохами горят разные звезды («И звезда от звезды разнится в славе», — свидетельствует Евангелие). Кремлевская звезда, подменившая собой евангельскую, — образ, многократно запечатленный на страницах романа. Так, провожая 1974 год, Инна и ее семья украшают рождественскую елку. Но не Вифлеемская звезда венчает советское рождество — над страной в этот вечер восходит, как обычно, рубиновая звезда Спасской башни, и с телеэкрана льется «программа “Время”», затопляя «одну шестую» потоками убийственной лжи.
Звезда, остановившаяся над Вифлеемом, знаменовала собой высвобождение Духа: человек — впервые в мировой истории — ощутил свое богочеловечество, свое «сыновство». Звезда, взошедшая над огромной страной в 1917 году, несла в себе иное знамение. Под этой звездой разгоралась братоубийственная война, изничтожалась религия, разрушались основы древней культуры, и миллионами гибли ни в чем не повинные люди. Красный цвет — цвет советской идеологии — стал символом подавления Духа. Бессмысленная жестокость, с которой осуществлялось это подавление, не оставляла ни малейшей надежды на спасение. Новые мифы, подчинившие себе целую эпоху, утвердили в людях чувство бессилия и греховности по отношению к земной (государственной) власти, ощущение страха и предопределенности, сродни античному Року.
Под знаком Красной Звезды протекает и горестная история трех поколений Чибисовой семьи. По ходу повествования Чибис узнает о судьбе своего деда, выдающегося химика, репрессированного в 1936 году. Оказывается, что его дед не только участвовал в создании рубиновых звезд Кремля. Власть, от рук которой он в конце концов и гибнет, принуждает его к химическим опытам по созданию «эликсира бессмертия» — вещества, способного оживить человеческий мозг, иначе — сделать человека бессмертным. В его записках, обнаруженных Орестом, упоминается, в частности, о визите в Мавзолей — к саркофагу того, кого следовало воскресить в первую очередь («…мы в сопровождении товарищей пошли в Мавзолей, и там я видел Его…»).
Однако дед Чибиса, воспитанный еще в другой (дореволюционной) системе ценностей, внутренне противится тем научным опытам, в которые его вовлекают. Его сознание отмечено двойственностью, весьма характерной для людей ранней советской эпохи. С одной стороны, он надеется, что, вернув к жизни мозг Ленина, советская цивилизация избежит жертв, которые он пророчески провидит: «…воскресить Его мозг, и этим воскресить тысячи и тысячи еще не сгинувших: здесь и теперь, повсеместно и вовеки». Но, с другой стороны, ученый угадывает страшные последствия такого «изобретения» в условиях советского тоталитаризма. «В будущем, которое они все равно построят, все соединится намертво и больше не будет разделений: смерть сольется с жизнью, правда с ложью, жертва с палачом».
Его предвидение подтверждается: за свои сомнения он платит собственной жизнью. Спустя десятилетия Орест, также химик, продолжает дело отца — работает над веществом, способным пересоздать человека, изменить его природу, уберечь от естественной смерти. Орест не верит «в дело Ленина», но его неотступно мучает чувство вины перед расстрелянным отцом. Выросший в эпоху, когда дети отрекались от родителей, он, сын «врага народа», пытается преодолеть свою мнимую вину. Ему кажется, что ее можно искупить, продолжая начатые отцом опыты. Однако вина, которую Орест ошибочно считает «личной», на самом деле является общей, лежащей в основе советской цивилизации. Это понимает и формулирует Тетерятников, чья вина, в отличие от воображаемой вины Ореста, вполне реальна: в молодости, следуя неписаным законам 1930-х годов, он действительно отрекся от своего отца. Имманентность этой исторической вины во многом определяет необратимость разрыва поколений, свойственного советскому XX веку, когда продолжение «революционного дела» отцов воспринималось их
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
