их длинные тени вытянулись по доскам и закрыли Элезарет, будто перед ней выросла стена. Она успела заметить, как другие фигуры в белых плащах несли к костру какие-то серые свёртки, стянутые верёвками. Сначала она подумала, что это какое-то подношение или просто дополнительные поленья, но свёртки явно были слишком велики. И только когда пламя зашипело и стало черным, а в воздухе ещё сильнее запахло горелым мясом, рейна поняла, что отрицатели молились Двуликой, наблюдая за тем, как в огне сгорали тела послушниц и хранителей.
Ребёнок внутри шевельнулся, как будто испуганно. Элезарет, не в силах больше терпеть страх, сжала кольцо с чёрной жемчужиной – и внезапно ушла мыслями в спасительную пустоту тёмного дара.
Балла скрывалась от кары отрицателей дольше всех. Лабиринты храма она знала получше молитв, ведь его перестраивали, когда она была ещё девочкой и с другими послушницами лазила по всем закуткам. Она надёжно хранила в памяти потайные двери, ходы и подземные тоннели, но с каждым днём шансы на побег таяли. Надо было бежать при первой возможности, в обитель священной веры – в четвёртую ветвь. Зря Балла не послушала Софур: уж эта лиса заранее почуяла неладное. Да только Балла надеялась, что Стефан не допустит произвола. Теперь отец города был мёртв, а на его земле правили богохульники и душегубы. Сначала тайно, затем в открытую они заманивали служителей храма в свои ряды. Будь Балла моложе, она бы могла изобразить повиновение, но в старости каждая мысль отражалась в морщинах на лице, а душа противилась одному виду белых капюшонов. Из уважаемой старшей послушницы она превратилась в крысу, мечущуюся в грязных коридорах. Три недели ей удавалось скрываться, без сна и отдыха. Но постепенно тишина подземелий сменилась эхом шагов и разговоров, а на развилках замелькали отблески факелов. Когда припасы закончились, Балла осознала, что её время вышло.
От неё ничего не останется. Балла была всё равно что безымянной: оставь она шкатулку в мире, та исчезла бы сразу после смерти своей хозяйки, и вряд ли кто запомнил бы старую послушницу. Это печалило Баллу больше всего – то, что её имя забудут.
Быть может, это наказание богини за то, что Балла вы́резала страницы из Слова? Быть может, не стоило злиться на маленькую бесценную девочку? Но Балла же потом привела к ней мать! Разве это не искупление…
Янтарная флейта вдруг стала очень тяжёлой в кармане платья. Балла сжала чужой дар сухой ладонью. Всё это наказание. За гордыню, за жадность, за обиду. Конечно, она прогневала Двуликую одним только недовольным взглядом на маленький бесполезный дар. Яблоко!
– Надо было посадить все семена! Разросся бы сад – хоть что-то, – пробормотала Балла. Кругом она оказалась неправа: не так использовала дар, плохо поступила с бесценной, непростительно обошлась с её матерью. Но кое-что она ещё могла попробовать исправить.
Балла прокралась мимо песенной к священному дубу. Когда она взобралась по извилистым, переплетённым корням к нижним веткам, позади послышался окрик. Её заметили! Балла хотела спрятать флейту в кроне, надеясь, что у неё получится залезть так высоко, но старое тело было неповоротливым и медленным. Сил хватило, чтобы просунуть флейту между узловатых тонких веток.
Когда Баллу схватили и потащили вниз, она бросила под ноги оставшиеся семена своего дара, чтобы они не сгорели в огне.
Когда на площади зазвучала молитва отрицателей, лёгкий ветерок пошевелил ветви старого дуба, и из флейты вылетела одна-единственная едва слышимая нота.
В этот же момент на дубе распустились первые листья.
Интерлюдия. Четвёртая ветвь
Воздух Шентара пропитался смогом. Горящие корабли, словно упавшие звёзды, освещали воды Шёлкового моря. Иногда из ниоткуда появлялись тучи, и горизонт застилал дождь. Значит, принцесса Хасандра в очередной раз использовала дар, чтобы потушить бушующее пламя. Новые взрывы раздавались будто далёкий гром. Флот пятой ветви закрывал вход в залив Шентара, но в последний бой вступать не спешил. По слухам, Эрон и Доран придумали, как разделить и разбить варваров. И сейчас шла подготовка к наступлению.
Софур накинула неудобный капюшон и пошла в песенную. Остатки хранителей и послушников уже который день собирались вечерами и молили Двуликую защитить от напасти, поразить варваров, утопить, сжечь, что-то там ещё – Софур никак не могла запомнить бесконечную вереницу слов. Смысла в них она не видела. Не сегодня, так завтра эти обряды могли прекратить или придумать новые. И пусть отрицатели не прошлись по Шентару, как вырезали неверных в Илассете, но белые одежды они носить не стеснялись. Принц Адлар, судя по всему, особо не сопротивлялся идее отречься от бесценных. За стенами столицы расположилась половина армии пятой ветви, а отрицатели привезли с собой не только угрозы, но и железное золото. Софур казалось, что храм Двуликой обзавёлся ещё и дарами, но это была лишь догадка.
Что ж, нельзя сказать, что её побег вышел напрасным. В Илассете её ждали, скорее всего, унизительная работа, голод и насилие, а здесь Софур продолжала нести службу богине, только теперь одежды носила не серые, а белые. Вот и вся разница.
Софур знала, как себя вести, что и кому говорить, а в мысли ей никто залезть не мог. Она знала, что можно просить у богини, а чего не стоит. Всё же ритуалы, молитвы и обряды придумали люди. Какая разница, какие из них соблюдать? А бесценные были из той же плоти и крови, они точно так же лгали, наверняка и убивали и уж точно не являлись ни святыми, ни детьми богини, иначе как бы она допустила такое обращение? Они умели открывать шкатулки, что, разумеется, потрясало и вызывало чувство благоговения и зависти, но почему-то никто не поклонялся, например, ювелирам по железному золоту, акробатам и ныряльщикам за жемчугом, хотя те тоже делали то, чего большинство наречённых не умели. Ещё одно искусство, ещё один талант; может, все эти таланты божественного происхождения, откуда людям знать?
Вот прочитать бы Истинное Слово, Первое Слово, написанное богиней! Тогда можно было бы говорить о правде.
Софур заняла место в песенной, встала на колени. Тут находилось человек пятьдесят: в таком хоре голосов никто и не заметит, что одного не хватает. Главное, не заснуть.
Началась молитва – заунывная, скучная и бессмысленная. Чёрные стены храма блестели, словно стеклянные, а по золотым жилам будто бежала золотая кровь. Софур от нечего делать считала короткие всполохи света.
«Один. Два. Три.
Четыре.
Да, пусть закончится война и варвары сгинут в пучине
