на другой стороне.
Внезапно вы себя ощущаете экзистенциальным сиротой. Это экзистенциальное чувство сиротства заставляет исчезнуть вашу волю к жизни. А когда исчезает желание жить, первое, что страдает, — это секс, потому что жизнь начинается с секса, она его продукт.
Так что пока вы живете, волнуетесь, надеетесь, гордитесь, и завтра остается утопией — так что можно забыть все эти вчера, которые были бессмысленными, можно забыть и сегодня, которое также бессмысленно… но завтра, с восходом солнца, когда все изменится… Все религии мира вселяют в вас эту надежду.
Эти религии потерпели поражение.
Несмотря на то, что все еще сохраняются ярлыки — христианин, иудей, индус, — это всего лишь ярлыки.
Внутри себя вы потеряли надежду, надежда исчезла.
Религии не смогли помочь: они все псевдо.
Политики не смогли помочь.
Они и не собирались помогать; это просто такая стратегия, чтобы использовать вас.
Но как долго может эта ложная утопия — политическая или религиозная — помогать вам? Рано или поздно, в один прекрасный день, человек созреет; именно это и происходит.
Человек становится зрелым, осознает, что он был обманут священниками, родителями, политиками, педагогами. Он был просто обманут всеми, а они напичкали его ложными надеждами. В день, когда он становится зрелым и осознает все это, его желание жить распадается. И первое, что страдает в результате этого, — ваша сексуальность. Для меня это и означает СПИД.
Когда ваша сексуальность начинает чахнуть, вы по-настоящему надеетесь, что что-нибудь произойдет и вы войдете в вечное молчание, в вечное исчезновение. Ваше сопротивление отсутствует. У СПИДа нет других симптомов, кроме уменьшения сопротивления организма. Самое большее, вы можете прожить два года, если вам повезет и вы не подхватите случайно инфекцию. Каждая инфекция будет неизлечима, каждая инфекция будет ослаблять вас все больше и больше. Два года — это самое большее, что может прожить больной СПИДом; и он может исчезнуть еще и до этого момента. И ни одно лечение не поможет, потому что ни одно лечение не вернет вам волю к жизни.
То, чем занимаюсь я здесь, является многомерным.
Вы полностью не осознаете, что я пытаюсь делать; возможно, вы сможете понять это только после того, как я уйду.
Я пытаюсь дать вам не надежду на будущее — потому что она потерпит крушение.
Я пытаюсь дать вам надежду на здесь и сейчас. Зачем думать о завтрашнем дне — ведь завтра не поможет? Столетиями вера в завтрашний день как-то поддерживала вас, но она обманывала вас столько раз, что теперь нельзя больше за нее цепляться. Это было бы сущей глупостью. Те, кто все еще цепляется за нее, только доказывают, что они умственно отсталые.
Я пытаюсь сделать это самое мгновение исполненным, наполненным так глубоко, что нет надобности в воле к жизни.
Воля к жизни нужна вам, потому что вы не живете.
Эта воля поддерживает вас; вы все время засыпаете, воля к жизни поднимает вас. Я не пытаюсь дать вам новую волю к жизни, я просто питаюсь научить вас жить безо всякой воли, жить радостно.
И у всех ест! способность жить радостно.
Завтра — это то, что вас отравляет.
Забудьте о вчера, забудьте о завтра.
Этот день ваш!
Давайте отпразднуем и проживем его.
И, просто проживая его, вы будете достаточно сильны, так что даже без воли к жизни вы будете способны сопротивляться любым видам заболеваний, любым попыткам самоубийства.
Просто живя полной жизнью, вы получаете столько энергии, что вы не только живете сами, но и можете зажечь, воспламенить других.
Это хорошо известный факт… Разве вы не удивлялись тому, что во время великих эпидемий доктора, сестры и другие не заболевают? Они такие же люди, как и вы, и они работают с инфекцией, и они более уязвимы для инфекции, потому что постоянно устают.
Когда идет эпидемия, нельзя настаивать на пятичасовом или шестичасовом рабочем дне и пятидневной неделе. Эпидемия есть эпидемия; ее не волнуют ваши праздники или свободное время. Вы должны работать — люди работают по шестнадцать, восемнадцать часов каждый день в течение месяцев. И все же доктора, сестры, люди Красного Креста не заражаются.
В чем же проблема? Почему другие заболели? Они такие же люди. Если просто носить красный крест на рубашке… тогда поместите красный крест на рубашки всех; на каждый дом по красному кресту. Если красный крест предохраняет от инфекции, то все было бы так просто, — но не в этом дело.
Нет, эти люди так заняты помощью другим, что у них нет никакого завтра. Это мгновение так поглощает их, что у них нет никакого вчера. У них нет времени даже подумать или побеспокоиться: «Я могу заразиться». Их занятие… Когда умирают миллионы людей, можно ли думать о себе, о своей жизни, о своей смерти? Вся энергия направляется на помощь людям, на то, что ты можешь сделать для других. Вы забываете себя, и так как вы забыли себя, вас нельзя заразить. Человек, который не может быть зараженным, — отсутствует: он настолько захвачен занятием, он настолько потерялся в работе.
Не имеет значения, рисуете ли вы, или лепите скульптуру, или спасаете человеческую жизнь — не имеет значения, чем вы занимаетесь. Имеет значение: полностью ли вы вовлечены в здесь и сейчас? Если вы вовлечены в здесь и сейчас, то вы полностью вне зоны, где возможна инфекция. Когда вы так сильно вовлечены, ваша жизнь становится наподобие текущей силы. И можно увидеть: даже ленивый доктор во время эпидемии, когда умирают сотни людей, забывает свою лень. Старый врач забывает свой возраст.
Были такие случаи… один случай я знаю лично. В Райпуре, где я был профессором несколько месяцев, загорелся дом. В Райпуре очень жарко и очень сухо, и каждый день загораются дома. Это случилось очень близко от бунгало, где я жил, так что я прибежал. И я нашел, что никто не интересовался горевшим домом, все были поглощены чем-то другим.
Я кое-как проложил себе дорогу сквозь толпу, чтобы посмотреть, в чем дело. Дело было в том, что женщина, парализованная около трех лет, внезапно выбежала из дома.
