– Мне нужно кое-что отправить в Америку. Немедленно.
Мы поговорили несколько минут, а потом я, пошатываясь, вернулся в спальню. Дже-Би мирно спал, распластав сильное тело и заявляя право собственности на мою кровать, точно так же, как заявил права на мое тело той ночью.
На полосатом диване в гостиной кукольник перерезал веревочки. Я рухнул вниз и натянул на себя тонкое покрывало. Дрожа, свернулся в клубок и провалился в забытье.
Глава 28. Ривер
– Амелия, а ну вернись! – Я последовал за сестрой через парадную дверь. – Мы еще не закончили разговор.
Она проигнорировала меня. Молчала точно так же, как и в машине, когда я забрал ее из полицейского участка, где она оказалась из-за прогула. Она протопала наверх в свою комнату, и я уже собирался кинуться за ней, когда острая боль пронзила голень. Я споткнулся и вцепился в перила.
– Проклятье.
Кто-то оставил у входа большой чемодан. Он выглядел смутно знакомым; возможно, Дазия вернулась в гости. Чертыхаясь, я потер голень и пошел было за Амелией, но она так сильно хлопнула дверью, что задрожали стены.
– Дерьмо.
Я пнул чемодан, вымещая закипевший гнев и разочарование, и с трудом уговаривал себя успокоиться; если выпущу эмоции наружу, горе наверняка последует за ними.
– Но, черт подери, полицейский участок? – Взорвавшись, я бросился через весь дом в кабинет.
Папа сидел в своем кресле, потому что взял в автомастерской выходной. В последнее время он делал это все чаще и чаще. На плоском экране показывали повтор матча за Суперкубок две тысячи восемнадцатого года «Иглз» – «Патриоты».
– Папа, нам нужно поговорить. – Я развернул стул рядом с его креслом, чтобы сесть к нему лицом.
– Конечно, сынок, – отозвался отец, не отрывая глаз от телевизора. – Чем я могу тебе помочь?
– Дело в Амелии. Она снова прогуливает. Ее загребли копы в торговом центре.
Папа выпрямился, его брови поползли вверх.
– Полиция?
– Я больше не знаю, что с ней делать. Уже все перепробовал. Мне нужно, чтобы ты… – Сделал что-нибудь. Что угодно… – поговорил с ней. Пожалуйста. Ты ей нужен, пап.
Мне он тоже нужен, чтобы вернулся оттуда, где прятался от собственного горя.
– Хорошо, – ответил он. – Твоя сестра зашла слишком далеко, раз теперь замешана еще и полиция. – Но его взгляд уже вернулся к игре. – Посмотри на пас Брейди. – Он покачал головой. – Знаешь, это мог бы быть ты. Еще не слишком поздно.
Я стиснул зубы.
– Пап…
– Знаю, знаю. Слишком опасно.
Я начал было в очередной раз повторять, что автомобильная авария не имеет никакого отношения к моему выбору бросить футбол, но потом решил не утруждаться. Он редко говорил об аварии, никогда не упоминал Холдена или мою несуществующую личную жизнь. С глаз долой – из сердца вон.
– Папа, когда ты собираешься поговорить с Амелией?
– Скоро. Сегодня вечером.
Я вздохнул. Амелия с трудом сдала промежуточный экзамен, после того как мы потратили две недели на изучение материала. Я думал, что все налаживается, но теперь она снова скатывалась и никакие мои слова не помогали.
– Ривер, – произнес папа. – Я поговорю с ней. Обещаю.
Я кивнул и направился к выходу. Уже в дверях отец меня окликнул:
– Кстати, сегодня тебе пришла большая посылка. Пришлось просить оставить ее в коридоре. Слишком тяжелая, чтобы отнести в твою комнату.
– Для меня?
– Ага. Из самого Парижа.
Каждая клеточка моего тела застыла, кроме сердца, которое бешено колотилось о ребра. Я практически побежал в коридор и опустился на колени рядом с чемоданом, удивляясь, что сразу его не узнал.
– Работа всей его жизни, – пробормотал я, проведя рукой по поверхности.
Взяв чемодан за боковые ручки, я поднял его. Он был ужасно тяжелым; пока я изо всех сил пытался затащить ношу наверх, у меня разнылось плечо.
В своей комнате я пинком захлопнул дверь и бросил чемодан на кровать. Темно-красная поверхность потерлась от времени, на передней стороне были наклеены таможенные уведомления из Парижа и Нью-Йорка, а также адрес доставки из отеля «Ле Бристоль». Замок заклеили толстой промышленной лентой, на прорезание которой у меня ушло несколько минут.
С колотящимся сердцем я открыл чемодан с дневниками Холдена. Их тут могла быть сотня, он говорил, что начал писать, еще будучи ребенком. Я достал один и подержал его в руках. Более новый, менее изношенный, чем остальные. У меня пальцы чесались открыть его, прочитать написанные им строчки и вернуть хотя бы частичку Холдена, без которого жил так долго.
Я не могу. Это слишком личное.
Но он прислал их мне. Значит, хотел, чтобы они оказались у меня, разве нет?
Я медленно открыл дневник на случайной странице, датированной ноябрем прошлого года.
Самый жестокий урок конверсионной терапии заключался не в трудных моментах нашего пребывания в лагере – ночных маршах, избиениях или даже озере. Жестокость несли ежедневно скармливаемые нам слова, постоянная диета ненависти к себе. Установка отвращения к себе и собственной недостойности ежедневно впрыскивалась прямо в нашу кровь. Синяки сходят, но яд в крови остается надолго, отравляет каждую клеточку тела и портит все, к чему бы я ни прикоснулся.
Когда Ривер признается мне в любви, яд нашептывает, что он лжет.
Когда я хочу произнести то же самое в ответ, яд говорит, что мои слова не стоят даже затраченного на них дыхания.
Яд приказал мне бежать, и я сбежал, хотя отдал бы все, чтобы остаться.
Я воспринял эти слова как заслуженный удар в живот и бегло пролистал другие страницы. Но каждый раз одна и та же тема всплывала на поверхность: Аляска повлияла на Холдена сильнее, чем я когда-либо мог себе представить, даже после того, как стал свидетелем его пристрастия к алкоголю, дрожи в семидесятиградусную жару и купания в океане той темной ночью. Он скрывал это элегантной одеждой, наплевательским отношением ко всему миру и чувством юмора, которое убеждало всех, что с ним все в порядке. Но внутри…
Я захлопнул дневник. Мое сердце снова разбилось, и в образовавшиеся трещины заползло чувство вины. Холден постоянно испытывал боль, а этот чемодан был наполнен его криками о помощи. Страница за страницей, тысячи и тысячи воплей о помощи.
