открыл заднюю дверь зашвырнул сумку на сидение, и уселся рядом с девицей. — А вдруг нам не по пути.
— Куда скажу, туда и отвезешь. Я заплачу.
Достал из кармана новую пачку сигарет. Распечатал, выбрасывая в открытое окно мусор. Прикурил.
Девица тронула авто в сторону города.
— За что сидел?
— Жену убил. Смотри на дорогу, — рявкнул я, снова затягиваясь сигаретой.
Телка, конечно, ничего, на один разок подошла бы, но не охота начинать свою свободу со шлюх. Сначала более важные дела, а уж потом… будет видно.
— Что-то ты не похож на убийцу, да и на сидевшего не очень.
— Я вот не пойму, — бросил на нее короткий взгляд, — ты мне в душу пытаешься залезть, или в трусы?
— А вдруг ты меня так же, как и жену…
Она ухмыльнулась, словно вовсе не боялась меня. Дура, а я ведь могу… шею свернуть. Теперь могу и похер мне на все. И не будет мне ничего.
— Как жену… — на минуту задумался, докуривая и выбрасывая сигарету в окно, — как жену не могу.
Пусть думает, что я об убийстве. Ее проблемы.
Мои мысли о жене в совсем другом направлении.
Больше ничего не будет как с ней. И не может быть.
Достал кнопочный телефон. Старый, но фото смотреть можно.
Разблокировал и принялся листать фото сына. Как же он вырос! Совсем взрослый стал, серьезный, но вот его взгляд…
Млять! Шесть лет пацану, а у него взгляд как у прошедшего целую жизнь человека. И даже психолог которого наняла Марианна не помог Гордею. Он так за три года и не заговорил. Даже с бабушкой.
Врачиха сказала ему нужен стресс, новый шок, а я думаю она хочет сдохнуть в кювете.
И понимаю, что она права, но как представлю своего ребенка, снова переживающего шок. Сука, аж сердце сжимается от боли.
Я стал очень жестоким, с той самой минуты, когда увидел пули, летящие в сторону Юльки. Тогда мое мировоззрение полностью поменялось, и чтобы убедиться в этом, у меня было целых три года.
Я буду уничтожать всех, кто причастен к трагедии моей семьи, и мне плевать — женщина это, или мужчина. Жалости такие ничтожества у меня не вызывают. И даже если потом я буду гореть в аду, главное сейчас насладиться процессом.
К городу мы доехали за два часа. Благо эта овца больше не задавала тупых вопросов. Попросил ее остановить тачку у ближайшего метро, и оставив ей пару тысяч в благодарность, скрылся в подземке.
Первая мысль была поехать на кладбище.
Но я тупо как долбанное ссыкло просто не смог. Боялся посмотреть на фото Юльки на гранитной плите. Боялся представить…
Ненавидел себя… ненавидел, что не присутствовал на похоронах. Ненавидел, что не уберег, не защитил.
Ненавидел себя. Юлька должна улыбаться, быть счастлива, воспитывать вместе со мной нашего сына. Возможно родить нам еще одного ребенка. Юлька должна жить. А вместо этого ее сожженное тело лежит в земле.
Ненавидел себя. И тех уродов, которые жестоко поплатятся за боль моей семьи.
Подошел к воротам собственного дома. Лбом уперся в железо и застыл на месте. Внимания не обращал на ошарашенную охрану, которая наверняка не ожидала меня сейчас здесь увидеть. А ребята все те же работали. Узнали меня. А я даже слова произнести не мог. Возвращаться в дом, где мы с Юлькой, хоть и недолго, но были счастливы, оказалось крайне сложно. Я боялся открыть калитку. Боялся, потому что знал, Юльки за ней нет. Единственное меня радовало, что там есть сын, и он еще не знает, что мы сегодня увидимся.
Резко ударил кулаком по калитке, стуком поднимая лай собак.
Зажмурился, и нажал на ручку. Калитка поддалась, открывая вид на двор. Все так же, как и три года назад. Только детские игрушки по двору разбросаны, да песочница оборудована иначе.
Сын… как сильно я перед тобой виноват.
Сделав глубокий вдох, выдохнул и решительным шагом направился в дом. Ужасно хотел видеть Гордея. Все эти годы скучал по нему, дурел от того, что не могу обнять своего малыша. Ему шесть, и он должно быть здорово изменился. По видеосвязи созваниваться у меня не было возможности, а по телефону… я говорил с ним, причем часто, но увы, сын так и не заговорил. Он все эти годы молчит. А виноват в этом… Гриньковский. За что и поплатится.
Дяде повезло, что он гнида сдох уже. Иначе я бы и его с удовольствием привязал к машине и прокатил по пустырю. Уверен, ему бы понравилось. Но придется одному Витьку за всех отдуваться. Он ответ и за моего сына, и за Юльку, и за Викторию. Ведь именно от стресса теща сидит в инвалидной коляске. И это я не оставлю без внимания.
Открыл дверь и застыл. Напротив, как раз в конце прихожей стоял Гордей. Он смотрел на меня ошарашенным взглядом и кажется даже не дышал.
Я отбросил сумку, и медленно пошел к нему. Боялся, что спугну, боялся, что не смогу обнять сына. Боялся обидеть его чем-то. Я понятия не имел, как он отреагирует на мое присутствие, и какой он вообще стал. Знать со слов сестры, и видеть лично — все же разные вещи.
Остановился около Гордея, и неотрывно смотря в его карие глаза, опустился на колени.
— Здравствуй, Гордей.
Чего я не ожидал, так это объятий. Поверить не мог, что сын сам бросился ко мне, буквально прилип, обнимая за шею. Я обхватил его тело руками и носом уткнулся в макушку. Моя кровь. Мой мальчик. Мой сын. Частичка моей Юльки.
Я не знаю сколько мы так простояли в обнимку, чувствовал, что по щеке катилась слеза, и радовался, что мой ребенок со мной. Теперь я всегда буду рядом с ним. По-другому больше не могу. Я ему теперь и за отца, и за мать. Я воспитаю из Гордея настоящего мужчину, настоящего человека, которым бы гордилась мама. А Юлька будет гордиться им, я уверен. Она все видит с неба.
— Захар? Захар, ты вернулся!
К нам подлетела Мари, и рухнув рядом крепко нас обняла.
— Привет, систер. Вернулся я.
— Захар, скажи правду, ты не сбежал?
— Нет, — я рассмеялся, и подхватив Гордея на руки, поднялся на ноги. Свободной рукой помог подняться сестре, — не сбежал. Похлопотали, да и за хорошее поведение срок сократили.
Поцеловал сына, неотрывно рассматривая его. Не мог налюбоваться. Такой взрослый стал, красивый наш мальчик. Я сделаю все, чтобы он вырос хорошим человеком, и главное, чтобы был
