вперёд, вскоре один вернулся, мы чуть промахнулись, до въезда ещё километра два нужно проехать. Проехали. Охраны на въезде не было, так что разведчики рассыпались по территории и вскоре доставили аж троих пленных, один из которых был офицером. От него через переводчика и узнали, что есть самолёт, транспортный «Юнкерс-52», которого подготовили к вылету, но вмешалась непогода. Я отправил к самолёту пяток бойцов, захватить его, и чуть позже последовал на машине следом. Когда мы подъехали к транспортнику, тот уже был захвачен. Да и пуст он был, а вот в ангаре рядом трое финнов и два немца оказались. Самолёт, оказывается, немцам принадлежал, и опознавательные знаки их. Ну, сами виноваты, тут вообще-то зона боевых действий имеет место быть.
Всю пятёрку прирезали в ангаре, а мы стали грузиться в самолёт, сначала раненых, потом трофеи, и сами залезли. Ту т меня и остановил сержант, тот, что командир отделения:
– Командир, а как мы без лётчика-то?
– Так я и есть лётчик. В «Аэрофлоте» работаю пилотом. Работал, пока повестку не получил.
– Так ты значит командир? – удивился тот.
– Я аттестацию на военного пилота не проходил. Надо было, да не успел.
Устроившись в кабине и осмотрев приборы, я запустил все три двигателя, схватились те легко, тёплые были, дальше, не дожидаясь полного прогрева, я дал всей дури и пошёл на взлёт, трое бойцов уже пробежались, полоса не блокирована, наносы снега есть, но взлететь сможет. Нас трясло на этих наносах, подскакивали, раненым было хуже всего, но всё же мы смогли оторваться от полосы, и я потянул машину наверх, параллельно убирая шасси. Заглянувший в кабину сержант поинтересовался:
– Командир. Куда летим?
– В столицу, – сказал, отрываясь от наушников, а я вышел на советское радио, и там передавали непогоду. – Ленинград пургой закрыт, взлететь в такую непогоду я ещё могу, но сесть уже нет. А в Москве пока тихо.
– Побыстрее бы, у Морозова кровотечение открылось, никак остановить не можем. Да и генерал плох, всё в сознание не приходит. Врач нужен.
– Нам пять часов лететь, может, чуть меньше. Кровотечение остановить. Порохом прижгите, как я учил.
– Понял.
Я же сосредоточился на управлении, так как на крыльях начало медленно проступать обледенение, что в такую погоду вполне рядовое событие. Однако я старался не подниматься высоко, мы летели на четырёх сотнях метров, примерно на ста восьмидесяти километрах в час. Приборы помогали лететь вслепую. Если подняться выше или прибавить скорость, совсем обледенеем и рухнем, вот и приходилось так терпеть, тянуть вполсилы. В районе Новгорода погода стала улучшаться, так что я прибавил скорости до максимума, не забывая поглядывать на крылья. А в районе Твери, выйдя на канал «Аэрофлота», я его хорошо знал, стал вызывать диспетчера.
– Сень, ты? – несмотря на помехи, опознал я знакомого.
– Не узнаю. Прошу покинуть этот канал.
– Это Юра Некрасов. Помнишь? Я два с половиной месяца назад получил повестку как временно призванный. Мне нужна связь с военными. С военным аэродрома, что в восемнадцати километрах от нашего стоит. Записывай, что им передать.
– Пишу.
– Доклад от старшего сержанта Некрасова, командира взвода разведывательного батальона пятьдесят четвёртой стрелковой дивизии. При выполнении боевого задания в тылу противника, по корректировке наведения наших гаубиц на финские, был обнаружен противником. Принял бой с финским батальоном, имея под командованием отделение бойцов и трёх бойцов из группы корректировщиков. После окружения вызвал огонь наших гаубиц на себя. По счастливой случайности, обошлось без потерь, только двое раненых, а батальон противника сильно потрепало. Вырвавшись из окружения, ушли в тыл финнам, где на дороге, обстреляв, захватили две машины. В одной был обнаружен раненый финский генерал, взятый нами в плен. После этого, пользуясь непогодой, захватили на транспортном аэродроме финский самолёт, на котором я смог подняться в небо, несмотря на пургу, и вылетел к столице. Ленинград закрыт снежным фронтом, и сесть там было невозможно. У меня на борту четверо раненых и пленный, а до аэродрома полчаса лёту. Прошу дать разрешения сесть на аэродром ВВС и вызвать врачей, эвакуировать раненых. От себя добавлю, в генеральской машине мной лично было обнаружено полковое знамя одной из наших дивизий, видимо захваченное противником. Оно тоже на борту. Доклад закончил. Жду сообщений.
Надо сказать, военные вышли на этот канал быстро, уже через десять минут я общался с командиром, дежурным по аэродрому, на котором хотел сесть. Повторил доклад и сообщил, что мне минут пятнадцать до них осталось. А у Москвы, когда уже окраины были видны, тройка истребителей, наши «ишачки», подлетели и сопроводили на аэродром, где я спокойно и сел, подкатившись к нескольким грузовикам и двум легковушкам, где нас ожидали. Там же и сотрудники НКВД были, и врачи в белых халатах поверх шинелей. Ещё и генерала приметил в характерной папахе. Заглушив двигатели, я прошёл к двери, велел бойцам не открывать без меня, но готовиться выносить раненых и, открыв дверцу, тут же уже стояли бойцы НКВД с оружием наготове, и не обратив на них внимания, сам я в маскхалате был, он весь в пятнах крови, крикнул врачам:
– Давайте носилки, моих бойцов первыми. Генерал подождёт. Мне мои бойцы важнее.
– Покинуть салон самолёта, мы сами вынесем раненых, – приказал лейтенант НКВД, что командовал бойцами.
– Покинуть, – приказал я своим и первым, прихватив винтовку, которую повесил на плечо, покинул салон самолёта.
Карабин уже за спиной был. Сидор тоже за спиной висел, я их туда убрал, когда к двери шёл от кабины. Бойцы следовали за мной, да уж – зрелище. Все в рваных маскхалатах, окровавленных у многих, но с оружием и всем, что полагается. Радист со своей рацией тут же был. Выстроив бойцов, я стал докладывать генералу ВВС о том, что нам пришлось пережить, краем глаза наблюдая, как первым достали финского генерала, уложив на носилки, и понесли к машине, а потом и моих бойцов. Генерала на санитарной повезли, а моих в кузове грузовой. Суки. Доложившись, я снял маскхалат и шинель и передал знамя генералу, бойцы были впечатлены, они о нём не подозревали, после этого бойцов направили в местную казарму, а меня, командира отделения моего взвода и сержанта-корректировщика – в штаб лётной части, рапорта писать обо всём, что было. Почему на самолёте немецкие опознавательные знаки – я объяснил, увидели мы их, когда уже захватили самолёт. Не возвращаться же обратно? Генерал мои действия одобрил. И уже в штабе я узнал, что это был командующий всей военной авиацией Советского Союза.
Рапорты мы писали долго, почти три часа
