улетит. И я бы сделал на его месте то же самое.
— Мать знает?
— Завтра.
— Кто главный пилот планетолета?
— Семиверстов.
— Поздравляю.
Мы обнялись и сели на тахту.
— Как тебе известно, отец, меня занимали с детства далекие планеты и миры. И я много познал всего, связанного с далеким и бесконечно далеким. А вот о близком мало чего могу сказать — видимо, оно оставалось за пределами моих интересов. О какой-то темной диффузной туманности Лошадиная Голова я знаю, пожалуй, больше, чем о Магнитогорске. На спутнике «Енисей» я узнал, что спасение от приступов тоски по Земле кроется в думах о местах, где вырос и был рядом с самыми дорогими на свете людьми.
— Если хочешь, я подберу тебе книги.
— Подбери, пожалуйста. И еще… Па, давай посмотрим рассвет с Башни Влюбленных?
— Ладно.
— Ну, мне пора на боковую. Подъем в четыре утра.
Едва Антон ушел в свою комнату, я посмотрел на часы. Была полночь. Крохотная платиновая стрелка отбрасывала в прошлое первые секунды десятого сентября тысяча девятьсот девяносто первого года.
Мы были заговорщически осторожны, и наша чуткая мать не слышала, как мы выскользнули из квартиры.
Гараж находился под дворовым сквером. Зрак телестража, холодно блестевший из пластмассового раструба, выбросил зеленый луч, когда Антон поднял перед ним водительские права. Мгновением позже включился эскалатор. Мы прыгнули на его рубчатую ленту и поплыли вниз, к распахнувшимся воротам. В голубовато-молочном свете ряды электрин ласково сияли. Антон обычно ездил на гоночных торпедовидных закрытых электринах. Он подошел к одной из них и распахнул дверцы, но, заметив мой укоряющий взгляд, захлопнул их: вероятно, вспомнил, что я не люблю эту машину за сходство с аппаратом, служившим для уничтожения. Мы уселись в черную электрину «Стриж».
Разговор с Антоном растревожил в моей памяти давнее. Я увидел темноту, черные горы, кузов грузовика, на голом дне которого тряслись покорные пассажиры. Шофер гнал немилосердно, и мы бились о дощатый настил. Я прижал к груди спящего Антона. Тогда ему было всего три года. Рядом со мной сидела жена, державшая на руках дочь. Вдруг грузовик ухнул куда-то передними колесами, потом скакнул и вновь провалился, но теперь уже задними колесами. И тут из-под кузова, где был бензобак, выхлестнулся огонь. Счастье, что ни я, ни жена не потеряли сознания, а то бы сгорели в грузовике. Это было тридцать лет тому назад…
Пока Антон выезжал из гаража, я ему рассказывал об этом страшном случае, а в голове звучали слова радости: «Прекрасно, что транспортные катастрофы, дороги, не покрытые асфальтом, бензиновая гарь автомобилей — все в прошлом. Как хороши бесплатные гаражи общественного пользования! Как здорово, что электрина не включается и громко верещит, когда за ее руль сядет тот, от кого несет спиртным».
Улицу Галиуллина шлифовало тугим ветром. На свежеполитом шоссе запрокидывались грузные, в пять этажей дома. Тяжесть отраженных домов скрадывала цветная рябь световых украшений и мелькание в небе красного женского силуэта: то была реклама к приезду мексиканской танцовщицы. Воздух был душист от цветов, росших на бульваре; от кислорода, который выделяли деревья, окруженные гелиосовыми лампами, испускающими лучи, подобные солнечным, от озона; в воздухе то и дело раздавался шелковый шорох искусственных молний.
Еле заметной улыбкой были разомкнуты губы Антона. Наверно, думает, что отец подзагнул, рассказывая о ночном происшествии в горах. Ведь ему, как и многим его сверстникам кажется, что жизнь, какой они ее помнят, была такой и до их рождения.
— Ты, конечно, знаешь, сын, что эта улица названа именем одного из первых строителей города? Под другой фамилией ты найдешь его в хронике Валентина Катаева «Время, вперед!». Он четко встанет перед тобой из книги, поэтому я не буду распространяться о нем. Я лишь смахну пыль времени с малой детали той общей картины строительства, которое разворачивалось на этой железной земле полвека назад.
Только прежде о том, с кого начинался рабочий класс Магнитки. С бедных местных казаков. Богатые, те сердились, что возле горы Магнитной поставят завод-дымокур; скоту раздолья не будет, хлеба не станут расти. Ну, и твердо выказывали это: на постой не пускали, хлеб, мясо зажимали. А еще он с башкир начинался, текли они сюда из ближних горных аулов. С комсомольцев из Троицкого округа. С лапотных артелей, прибывших из центральной России на своих лошаденках. Целый год несколько тысяч таких вот артельщиков, живших в особицу да группами и смекавших, как бы подзаколотить побольше деньжат, выполняли земляные работы с помощью телег-грабарок и лопат. А потом уж экскаваторы, да и те долго одиноко маячили среди моря грабарок.
А в общем-то, самый разношерстный народ прибывал сюда: коренные рабочие, ремесленники, крестьяне. И были еще бесшабашные молодые и сильные люди, которые называли себя зимогорами. Среди зимогоров, как утверждал в дальние годы вырубщик, наш сосед Николай Егорович, и начинал свой путь знаменитый Галиуллин. «Кто мы есть, зимогоры? — говорили они. — Мы есть вольный, отчаянный народ без роду и племени. На одном месте канатами нас не удержишь. Работаем — так до упаду, пьем — так до сшибачки. Деньги для нас — ветер: пролетели — и шут с ними. Силенка имеется. Еще подзаколотим».
В году тридцатом-тридцать первом бригаду, в которой был Николай Егорович, поставили на копку траншей для водопровода. Траншею надо было проложить от Насосной, что до сих пор поит нас вкуснейшей водой из подземного озера, к городу. С бригадой заключили договор на рытье канавы длиной полтора километра, глубиной три метра. Срезан наполовину отмеренный слой грунта — аванс в пятьдесят процентов от договорной суммы. Бригаде Николая Егоровича попался мягкий грунт. А соседней бригаде зимогоров хуже, местами скалистый. Приступая к работе, зимогоры сбрасывали с себя одежду до пояса, копали и кайлили от зари до зари. Даже в холод они работали полураздетые. Все как чугунные от загара и ветра. Вожаками у них были двое — русский Смертин и татарин Галиуллин. Озорники, пересмешники, лопатами орудуют, что драга ковшами. И пот на них — стеклом.
Зимогоры обогнали бригаду Николая Егоровича, гораздо раньше получили аванс. И загуляли. Тогда на Магнитке был сухой закон, но они все-таки раздобыли сивухи: то ли кто из них съездил в Верхнеуральск, где был водочный завод, то ли кто им оттуда привез. Людишек, промышлявших зельем, в ту пору хватало, хоть и карали за это жестоко. Кутили зимогоры три дня, голоса на песнях сорвали, передрались. Бригаду Николая Егоровича гоняли по степи, все избить норовили. На четвертый день, слегка опохмелясь, вышли на работу, опять «вкалывали», как говорили тогда, стемна дотемна. А когда закончили копку траншеи, попировали — и
