Сербина, но, кто знает, они могли оказаться лишь краем огромного айсберга.
Грених нырнул в подъезд, тотчас услышав шаги Швецова, увидел его тень между пролетами лестницы – прокурор, тяжело припадая к перилам, поднимался к себе. Интересно, смерть сына действительно привела его в смятение? Или то, внизу, была лишь красивая демонстрация сцены из «Ивана Грозного»? Испытывал ли он истинные отцовские чувства? Коля не принял его, он ему противился, едва не убил, и это выводило Швецова из равновесия, заставило наделать кучу ошибок в стройной структуре его организации. Что же в его понимании есть сыновья любовь, любовь вообще? Полнейшее подчинение, которого он никак не мог добиться? У таких людей на первом месте эго, удовлетворение плотоядных прихотей, и даже любят они только через собственный эгоизм. Но равнодушными их не назовешь. У них есть чувства, даже больше, чем у кого бы то ни было. Но все они направлены внутрь, в себя, к себе. А остальные – только солдатики, куклы, которых они передвигают, стравливая, наблюдая за столкновением и предвкушая следующее.
Кто научил его такому отношению к людям? Возможно, тот, в чьих руках он тоже был когда-то игрушкой, кто когда-то в раннем детстве морил его голодом, бросал в лесу, истязал, унижал и давил своей властью. Кто творит чудовищ – общество или они рождаются такими сами? Передается ли склонность к жестокости по наследству? Возможно ли зло вырвать с корнем из сердца? Извечные вопросы, на которые нет ответа. Но зло там цветет пышнее, где его сдабривают и питают.
Грених поднялся на второй этаж. Швецов остановился у запертой двери, машинально вынул ключ из кармана, сунул в замок, вошел. Грених следом. Когда он был в передней, Швецов входил в гостиную, оттуда стали доноситься звуки открываемых дверец шкафа, выдвигаемых ящиков. Грених не сдержался и шагнул к кухне, дернул дверь – заперта. Фролов сказал правду – Швецов держал ребенка в квартире с запертой кухней.
В гостиную он вошел, когда стоящий к нему спиной Швецов неспешно, будто машина, всовывал в револьвер патроны.
Бесшумно и быстро, как тень, Грених подлетел к нему и вырвал из руки оружие.
– Ну уж нет. Будете отвечать по всей строгости закона.
Тот медленно повернулся к нему, на лице растянулась горькая улыбка, в которой любой простой человек увидел бы раскаяние. Но не Грених. Он видел игру.
– Вы все-таки солгали насчет вещевого мешка, – покачал он головой.
– У вас против меня ничего нет! Как вы докажете это, да и то, что я – не Швецов Савелий Илиодорович? Я выбрал этого человека, потому что он был круглой сиротой, а за время войны лишился последних родственников. Единственная кузина – мать Коли – в тайну посвящена и таковое положение вещей одобряет. В архивах документы я подчистил, семейные альбомы Ольги тоже. Однокурсников никого не осталось, да и Савва так хорошо учился и так часто посещал университет, что его никто там и не запомнил. Вы же изволили наблюдать, какой он был баламут? Я лучше его, поверьте. Как человек, как единица общественная.
– Вы разбомбили перевязочный пункт ради того, чтобы занять его место.
Тот улыбнулся, губы его дрожали. Было непонятно, то ли он нервничает, то ли издевается.
– А до того долго прилучал Верочкой. Помните такую сестричку – Веру Гавриловну?
Грених, глядя ему прямо в глаза, кивнул, мол, да, теперь-то он все помнит.
– Приписать мне эту диверсию уже не выйдет. Прошло более десяти лет. Вступает в силу принцип исковой давности.
– Он действует, если виновный в преступлении, покрываемом давностью, не совершил за этот срок какого-либо другого, – возразил Грених.
– Но что я совершил?
– Начнем с того, что заставляли Бейлинсона составлять лживые экспертизы.
– Экспертизы Бейлинсона… – спохватился прокурор. – Ах, я старался, чтобы они вам не все попадались на глаза. Что еще?
– Ну хотя бы грабили Спасский уезд…
– С чего вы взяли, что я – Степнов? Я вам называл эту фамилию? Нет, никогда. Я – Швецов Савелий Илиодорович. На что вы рассчитываете? На своего сумасшедшего свидетеля, который сегодня утром поведал историю о том, что я – это помыслить сложно! – избиваю племянников? Вы сами его смотрели до того и обнаружили, что он лжец. И даже такой ненадежный свидетель не доказывает ни моего атаманского прошлого, ни диверсии, ничего.
Каким же до безобразия страшным был этот человек – самый настоящий Бармалей из сказки Корнея Чуковского. Грених хмыкнул. Вот и морда у него была такая же разбойничья, как на обложке Майкиной книжки, борода распушилась, волосы всклочены, сверкают угольки глаз, только не хватало серег в ушах и красного платка на голове. От этого сравнения как-то чуть полегчало на душе, отлегло.
– Маленькие дети, ни за что на свете не ходите в Африку… Африку гулять, – пробормотал со вздохом Грених, осознавая вдруг, что Бармалей пойман, ему уже не уйти. Только бы милиция вовремя подоспела.
Швецов наблюдал за странной улыбкой Грениха, не зная, как ее расценить. Минуту назад профессор чуть не раскрошил себе зубы от внутреннего напряжения, а теперь ухмыляется.
– Я понимаю, вы меня считаете за негодяя. Но, поверьте, я не Бармалей. Я – новый Дубровский. Я благородный разбойник! И если бы вы узнали меня получше, мы бы обязательно подружились. Я вас знаю, вы мне нравитесь, Грених. Вы сложный и интересный тип. Напомню, что именно я вытащил вас из запоя и морга Басманной больницы. Неужели вы мне не благодарны, хоть чуточку? Вы бы спились там, в этом ужасном месте. Я вас спас от страшной участи, а дочери вашей сохранил отца. А мог бы не жене вашей убийцу подослать, а вам. У Сацука бы тогда не дрогнула рука. К Асе у него вдруг нежные чувства проснулись… Я мог бы убрать вас тысячью разных способов! Возьмите деньги и разойдемся, черт вас дери!
Его лицо изменилось, брови взметнулись. Еще минута – и он повалится на колени.
– Я был у Ольги, она все рассказала, – усмехнулся Грених. – В Подмосковье живут дети убитого вами Георга Миклоша – вашего отца, с ними планируется провести очную ставку. И напоследок, подмена отпечатков пальцев обнаружена, Сербин допрошен и арестован. Торговать «марафетом» и держать опиумный дом? Даже не знаю, что хуже – это, Влад Миклош или все-таки перевязочный пункт.
Швецов закрыл глаза и замер с таким умиротворенным выражением лица, будто внутренне считал до десяти. Грених не ожидал от него никаких действий. В его положении предпринимать что-то было глупо – разоружен, стоит далеко от двери. Поспевал милицейский наряд: как
