посещать своего товарища, живущего на Баумановской улице, и нарушить условия домашнего ареста, забравшись к Коле в квартиру через окно.
В голове звенело – Майка разбилась. Он не уследил. Забыл про ребенка, забыл!
Только уже в машине, к которой они с Фроловым бросились едва не наперегонки, Грених удосужился спросить у Лидии Павловны, кто ей сообщил о несчастье.
– Не могу с уверенностью сказать, – ответила в волнении Лидия Павловна с крыльца. – Но голос был детским. Кажется, звонила девочка.
Эта новость возродила надежду – номер секретаря следственной части знала только Майка, и она же – кто еще? – могла попросить приехать знакомого ей Фролова. Она могла бы позвонить и самому Фролову в кабинет, но тот плохо приладил трубку к аппарату после того, как вызывал милицию, чтобы арестовать Сербина. Кто же? Кто же выпал из окна?
– Неужели Коля? – повернулся к нему Фролов, заводя мотор. «Рено» глухо заревел. – Сегодня я был у вас, хотел занести результаты экспертизы, но вас не застал. Майка показывала мне их переписку…
Машина тронулась, полетев в сторону Петровки.
– …Коля писал про свои… эм… не слишком простые отношения с э-э… как его теперь называть-то… дядей, чтоб меня. Не могу поверить, что он его сын! Как вы узнали? Как вы, черт дери, все узнаете? А то, что он его в наказание голодом морит, тоже знали? Кухню запер, перекрыл в ванной воду и по три дня не появлялся. Ваша Майка сегодня утром рассказала.
Грених молчал, глядя невидящими глазами перед собой и почти не слыша того, что говорил Фролов. «Боже, пусть это будет не Майка», – проносилось в голове. Ехать минут двадцать!
У дома № 13 собралась толпа, народ гудел, кто-то что-то выкрикивал, кто-то размахивал руками, возмущались, почему так долго не едет «Скорая». Из распахнутого окна на втором этаже свисала веревка, туго сплетенная из разноцветных простыней, ее слегка качал налетавший порывами ветер. Когда подъехал автомобиль Фролова, толпа раздалась по сторонам. Грених толкнул дверцу, едва Алексей нажал на тормоз. Машина была еще в движении, он выскочил и сразу же с невольным облегчением увидел Майку, стоящую на коленях перед распростертым на мостовой телом юноши. Он лежал на боку, под головой натекла лужица крови, плечо было вывернуто, локоть сломан, одна нога согнута в колене под неестественным углом.
Грених забыл, когда последний раз видел, как его дочь плачет. Она чаще злилась, супилась, ярилась. Но слезы… Слез на глазах этого серьезного до суровости ребенка, казалось, быть не может. Она обернулась на звук подъехавшей машины: перепачканное в грязи и крови несчастное детское личико, распухший нос, искривленный рыданиями рот.
– Папа, папа! – жалобно простонала она и не смогла ничего больше добавить, спрятала лицо в истертых до крови ладонях.
Тут вновь раздался шум мотора, подъехал таксомотор, из него выскочил Швецов.
Грених не успел ничего сделать.
Швецов набросился на Майку и зло ее отпихнул.
– Что ты наделала, девчонка! – заорал он. – Что ты натворила?!
Майка испуганно отползла в сторону, под ноги каких-то людей. Швецов обернулся к толпе и выпростал на нее палец.
– Она его все-таки доконала, она убила моего племянника.
– Он в обморок упал, – схватившись за рукав подошедшего к ней Грениха, крикнула Майка, – прямо с подоконника. Он не успел начать спускаться по веревке. Он упал в обморок от голода!
Швецов издал злобный полурык-полустон, своим устрашающим видом заставив Майку прильнуть к отцу, а толпу отшагнуть на полметра. Опустившись перед Колей на колени, он сгреб его, как медведица мертвое дитя, и прижал к себе. Грених хотел возразить, ведь мальчика надо было осмотреть, он мог быть еще жив, такое небрежное отношение к нему могло привести к еще большим травмам. Голова Коли свесилась, слева волосы его были красными, стала видна подсыхающая полоска крови в уголке рта – значит, сломал ребра, а осколки задели легкое.
Швецов выл белугой несколько долгих минут, между всхлипами причитая:
– Прости меня, мой мальчик, я не хотел тебе зла. Жизнь такая жестокая, я должен был тебя ей учить. Зачем ты противился? Зачем меня не слушал? Теперь ты мертв, мертв… как же так? Убили! Отняли у меня последний смысл жизни, единственное, что еще держало в этом мерзком мире, полном никчемных, жалких существ, не заслуживающих наследовать эту землю. Коля, ты был чист душой, свет мой, свет мой и гордость… Вы лишили меня его!
Толпа молча взирала на эти страдания. Вместе с ней и Грених не мог оторвать глаз от стенаний отца над мертвым сыном, какой-то частью сердца рыдая вместе с ним, оплакивая его горе и прижимая Майку к себе крепче. Та, спрятав мокрое лицо в его рукаве, тихо вздрагивала от плача. А ведь она только стала оттаивать сердцем после трудного детства, проведенного под Белозерском, едва начала доверять людям, научилась испытывать радость. А что теперь? Пережитая смерть друга, которого она не смогла спасти, никогда не изгладится из памяти, на всю жизнь останется незаживающим рубцом.
Швецов ослабил объятия, Коля тяжело скатился к нему на колени, а потом спиной на тротуар, гулко ударилась его голова об асфальт. Поднявшись, прокурор покачнулся, как пьяный, и, перешагнув через него, направился в ворота дома.
И тут Грених увидел, как Коля с шумным вздохом открыл рот и зашевелился, видно, приведенный в чувство ударом головой. Майка тоже это увидела и стрелой бросилась к нему. Швецов ничего не слышал, шел как сомнамбула дальше. Толпа было заверещала, Грених обернулся, вскинул руку, сжав кулак, не зная, как еще дать понять, чтобы все замолчали. Его послушали – первые ряды затихли, увидев его напряженное лицо, вздутые на лбу вены. За ними затихли и все остальные, стали шептаться, загудели, как тихий пчелиный рой. Он и сам не мог себе объяснить зачем – но не нужно было, чтобы Швецов увидел, вернулся.
– Никого не подпускай к нему, пока не приедет «Скорая», – шепнул он Майке. – Сама не трогай, не давай шевелиться. Обойдется, починят твоего виолончелиста.
Фролов отправился вызывать наряд милиции. Грених пошел следом за Швецовым, не отрывая от него взгляда охотника, который не даст добыче уйти. Он заметил, как тот вошел в подъезд. Теперь ему некуда деваться. Чего бы он хотел – бежать? Непохоже. Тоже вышагнуть в окно? Застрелиться? Нельзя допустить, чтобы преступник отделался простой пулей в висок. Этот человек создал целую уголовную сеть, которую еще предстояло разоблачить, если он даст деру или убьет себя, то сеть продолжит существование и без него. У Фролова, кроме Асиных записей, были еще признания
