о тех явлениях, которые кажутся ему столь дикими в атмосфере обретенного человечеством счастья мирной жизни.
…Продолжая думать об еще неизвестных мне «статьях антисоветского характерам, которые упоминал в своей телеграмме Лозовский, я пришел к выводу, что должен прочитать их сам. Может быть, таким образом я проникну в тайну Конференции? Ведь редакции западных газет получают информацию не только от своих корреспондентов, но и непосредственно из правительственных кругов Вашингтона и Лондона.
Тут-то меня и осенило: пресс-центр! Там наверняка есть свежие газеты — и американские и английские.
Я вынул узкий белый конверт: «С десяти утра до одиннадцати вечера…»
Было двадцать минут десятого. Машину я вызвал к девяти. Очевидно, старшина уже пригнал ее. До Целлендорфа менее получаса езды. Но где находится этот пресс-центр? Никакого адреса в письме не было. Только район: Целлендорф-Вест. Впрочем, и улицы и номера домов в нынешнем Берлине были понятием условным, — вероятно, поэтому их и не считали нужным указать.
Но я не сомневался, что, оказавшись в Целлендорфе, найду улицу, по которой вез меня вчера Брайт.
…Мою «эмку» я увидел еще издали. Старшина-водитель был человеком не только бывалым — если судить по тому, как ловко и незаметно он выследил Вольфа, — но и точным.
Предупредив его, что едем в Берлин, я поднялся на второй этаж, чтобы узнать, нет ли у Герасимова каких-либо новостей. Сергей Аполлинариевич сказал, что протокольных съемок сегодня не предвидится.
В половине десятого я выехал из Бабельсберга в Берлин.
— Куда следуем, товарищ майор? — спросил водитель, когда мы уже подъезжали к Берлину.
— Целлендорф знаешь?
— Бывал. Только редко. Американская зона.
— Ее-то мне и нужно.
— А место какое?
— Сам точно не знаю. Вчера мельком видел этот дом, но улицу не запомнил. Покрутимся по Целлендор-фу, может быть, вспомню.
Мой ответ, видимо, не смутил водителя. Он кивнул головой.
Мы въехали в Целлендорф. Это была юго-западная часть Берлина. Она резко отличалась от других районов города богатством зелени. Однако следы войны виднелись и на деревьях. Верхушки их были иссечены, листья покрыты белым налетом известки или каменной пыли, многие стволы надломлены.
— Раньше тут богачи жили, — неожиданно разговорился мой молчаливый старшина. — Нам лекцию читали, где что было. На экскурсию водили… в зоопарк. Страшное дело, товарищ майор! Все звери перебиты. Только один слон жив остался. А слониха лежит убитая. Он стоит над ней и плачет. Ну, может, и не плачет, слез-то не видно, а тоскует. Хоботом но ней елозит и головой качает…
Я слушал его, как говорится, вполуха и все время глядел по сторонам. Брайт показал мне пресс-центр незадолго до того, как поставил свой «виллис» в тупичке, из которого мы направились в подвал. Кажется, возле того дома была вогнута, словно с большой силой вдавлена, металлическая ограда.
Мы уже колесили по Целлендорфу минут тридцать. Около одного из особняков — над входом в него развевался небольшой звездно-полосатый флаг — я увидел машину американской военной полиции.
— Поставь свою карету за той машиной, — сказал я старшине.
— Да это же полиция, товарищ майор! — с неприязнью отозвался водитель.
— Знаю. Останови.
В «виллисе», к которому я подошел, сидел, точнее, полулежал, задрав ноги на спинку соседнего сиденья, белобрысый парень-шофер в форме американского не то солдата, не то сержанта. Его пилотка была продета под погончик на плече, кремовая военная рубашка расстегнута почти до пояса.
— Простите, сержант, — сказал я по-английски, — не знаете ли вы, где здесь находится пресс-центр?
— Sure[16] — не меняя позы, ответил американец. Поняв, что имеет дело с иностранцем, он все-таки спустил ноги и, сощурившись, опросил: — Ты кто, парень?
Этого нахала хорошо было бы поставить по стойке «смирно»!
— Советский журналист, — миролюбиво ответил я. — Показать документы?
— Пока ты не напился и не затеял скандала, мне твои документы не нужны, — с добродушной усмешкой ответил сержант. Оглядев меня с явным любопытством, он спросил: — А ты и в самом деле русский?
— Никогда не видел русского?
— Почему? — обиделся сержант. — И солдат знаю, и офицеров. Две маленькие звездочки — лейтенант. Одна побольше — майор. Верно?
Он посмотрел на меня с гордостью.
— Верно, — подтвердил я. — Где же пресс-центр?
Сержант сунул руку под сиденье, вытащил сложенную вчетверо карту Берлина и расстелил ее на коленях:
— Мы сейчас здесь. Соображаешь?
— Соображаю.
— Твои писаки собираются здесь. — Ногтем с грязным ободком он провел по карте черточку. — Понял?
— Понял. Спасибо.
Пресс-центр оказался совсем близко — надо было свернуть в первый переулок и немного проехать прямо.
— О’кэй! — небрежно сказал сержант и снова развалился на сиденье.
…Как я мог не заметить этот дом? Ведь мы только что здесь побывали. Дом без всяких следов разрушений. Только узорчатая металлическая ограда, некогда отделявшая его от тротуара, частью разбита, а частью вдавлена внутрь, словно танк ударил ее и прошелся по ней своими гусеницами. Возле дома, сгрудившись у бровки тротуара, стояли «мерседесы», «бандереры», «виллисы»…
Полутемный холл, в который я вошел, показался мне пустым. Но откуда-то со стороны тотчас раздался голос:
— Your card, sir?[17]
За столиком у двери сидел пожилой американец в военной форме.
— Я — советский журналист. Корреспондент Совинформбюро.
— Your card, please! — настойчиво повторил американец, добавив, однако, слово «пожалуйста».
— Советский журналист. Из Москвы. — Я протянул американцу полученное утром письмо.
— Пройдите к шефу, — сказал американец, заглянув в письмо. — Второй этаж, вторая дверь налево.
Когда я, входя в этот особняк, пытался представить себе, как должен выглядеть пресс-центр, в моем воображении возникало нечто вроде тех западных клубов, о которых я читал у Голсуорси или у Моэма: глубокие кожаные кресла, столы полированного красного или черного дерева, груды журналов и газет. Сидя в креслах, джентльмены — леди сюда не допускаются — потягивают виски или херес, покуривают сигары или трубки и в полной тишине просматривают газеты или журналы…
Вряд ли нечто похожее могло существовать в сегодняшнем Берлине. Тем не менее стереотип, некогда отпечатавшийся в моем сознании, давал себя знать.
Но, поднявшись на второй этаж, я увидел длинный коридор, тянувшийся направо и налево. Ко второй двери налево была прикреплена картонка, на которой значилось: «ШЕФ ПРЕСС-ЦЕНТРА».
За небольшим столиком спиной к окну сидел офицер. Держа в одной руке блюдце, а в другой чашечку, он прихлебывал не то чай, не то кофе. Из-под стола выглядывали его длинные ноги в брюках кремового цвета. Я растерянно подумал, что не знаю, в какой армии носят такую форму.
— Доброе утро, сэр, — сказал я на всякий случай по-английски. — Я —
