весьма органично и не вызывающе, хоть и странно.
Колоритненько, ничего не скажешь. Такую при всем желании если захочешь не забудешь.
‒ Налюбовались? ‒ без всякой злобы спросила гостья.
Лана хотела прочистить горло, но вместо этого невнятно крякнула. Еще раз протерев глаза, кашлянула более увереннее.
‒ Здравствуйте. Я так полагаю, вы Марисса?
Гостья кивнула.
‒ Правильно полагаешь. Присаживайтесь, нам многое нужно обсудить, ‒ она махнула рукой в сторону накрытого стола для завтрака.
Лана ждала, что сейчас раздастся звон многочисленных браслетов, вот только вокруг стояла тишина. Она даже слегка выдохнула, что не придется терпеть постоянное дребезжание украшений. Похоже среди всего блестящего великолепия есть амулет, заглушающий звуки или полностью убирающий их, иначе Лана не представляла, как можно не сойти с ума от постоянного бренчания вокруг себя.
Видар, до этого стоявший позади нее почти вплотную, вышел вперед и, выбрав ближайший к женщине стул, уселся на него. Лана села на оставшийся и, как только она приземлилась, оборотень, одной рукой подцепив стул под сидушкой, притянул ее под бок и прижал к себе.
Мелисса на это весело фыркнула.
‒ Тебе нечего опасаться, волчонок. Я пришла сюда помочь, а не вредить.
Видар на это скривился и прижал ее еще крепче.
‒ Свою наани я могу защитить даже от тебя, ведьма. Единственное чего я опасаюсь, что вас слишком много развелось вокруг.
Женщина громко рассмеялась, запрокидывая голову. Она хохотала и тряслась от смеха, умудряясь при этом держать ровно чашку в другой руке. Прижав кончики пальцев к уголкам глаз, Марисса стерла слезы и с улыбкой посмотрела на оборотня.
‒ Не переживай, волчонок, мы с сестрами одни такие уникальные, и других нет.
‒ Не называй меня волчонком, ‒ низко сказал Видар, с трудом сдерживая рычание.
Марисса никак не среагировала на угрозу и спокойно продолжила:
‒ Пейте чай, пока не остыл, ‒ она сделала глоток из чашки и скривилась. ‒ Правда я не нашла нигде чабрец, вы тут все переставили.
Лана перевела взгляд на стол, где стояла тарелка с простыми бутербродами и две чашки с чайником.
И тут до нее дошло.
‒ Подождите, так эта хижина ‒ ваш дом?
‒ Не то, чтобы прям дом, скорее убежище, но да, хижина моя, ‒ Марисса безразлично пожала плечами, попивая чай.
Они с Видаром круглыми глазами посмотрели друг на друга.
‒ Но Расмус сказал, что хижина заброшена, ‒ тихо произнес Видар.
Марисса вздохнула и мечтательно улыбнулась. Ее лицо стало таким одухотворенным и прекрасным, можно даже сказать влюбленным.
‒ Ах, Расмус, мой прекрасный черный волк. Уж без обид, но он мой любимчик. Была б я лет на пятьсот помоложе, захомутала бы не раздумывая.
Лана еще раз посмотрела на Видара. Глаза у того стали еще шире. Как, впрочем, и у нее.
Пятьсот?!
‒ Но он видел только то, что ему было позволено, ‒ продолжила Марисса, не обращая внимания на их смятение. ‒ Мне тогда пришлось постараться, чтобы он забрел сюда и нашел эту хижину. И после рассказал вам, конечно же.
Еще раз бросив взгляд на Видара, Лана увидела, что не только она ничего не понимает в происходящем.
‒ Что вы имеете в виду, говоря, что он видел только то, что было ему положено? ‒ задал вопрос оборотень, видимо в попытке хоть что-то прояснить.
‒ То и значит, ‒ вдруг прозвенел сталью голос, бывший до этого бархатным.
Лана от такого тона чуть поежилась, возвращая взгляд на женщину. То, что произошло дальше, заставило ее не только поежиться, но и задрожать. Хотелось бы сказать, что от холода, да только на дворе уже почти лето.
Многочисленные серьги сверкнули в ухе, и левый зрачок стал расширяться, поглощая сначала голубую радужку, а после и все пространство белка.
Зрелище было жутким, один простой человеческий глаз и второй абсолютно черный. Словно на них из него смотрит сама бездна.
Непроглядная и первозданная тьма.
‒ Вы оракул… ‒ просипела Лана.
Тьма стала стягиваться с краев, пока снова не превратилась в привычный черный зрачок. Когда оба глаза стали нормальными, холод наконец отпустил.
Видар сглотнул и тихо спросил у Ланы, склонившись к уху:
‒ Кто такой оракул?
Она даже рта не успела раскрыть, как ее опередила Марисса:
‒ Если кратко, то я вижу обрывки будущего. И если вдруг они приводят к катастрофе, войне, голоду и прочим катаклизмам, в силах это изменить, направляя центральные фигуры к правильным решениям. ‒ Она поморщилась и скривила губы. ‒ Правда не всегда и не во всем. ‒ И совсем тихо добавила под нос, но они услышали: ‒ Черт бы побрал эту свободную волю…
Но Марисса быстро взяла себя в руки и продолжила.
‒ Ну и прочие способности по мелочи, вроде наслать иллюзию, чтобы человек видел ее по-своему, как было с Расом, внушить какие-то воспоминания, которых не было, что уже гораздо сложнее. ‒ И опять себе под нос: ‒ Чтоб эту волю…
Дальше пошли такие непередаваемые идиомы, что Лана решила не вслушиваться.
Да и голова была занята другим. Это что же такое грандиозное произошло с их матерью и кем она была, что сумела родить невероятно сильных тройняшек, да еще одна из которых ‒ оракул.
Не слишком ли много умений и способностей для одного человека? Лана тряхнула головой, отбрасывая зависть. Быть оракулом ‒ тяжелая ноша. И он всегда только один, то есть существование в мире одновременное двух оракулов невозможно. Дар передается достойному после смерти предыдущего. А последний оракул умер…
Лана зажмурилась, напрягая память. Как раз лет шестьсот назад. Или даже семьсот, не сильна она в истории. Получается, Марисса не врала про пятьсот лет. Ей гораздо больше, как и сестрам, но ведь маги не живут так долго.
И как раз таки пятьсот лет про оракула ничего не было слышно. Словно этот дар исчез или же затерялся. Оракул должен служить императору на благо и процветание страны, в которой родился, и всего мира. Хотя и другие повелители могут обращаться к ним за помощью. Вроде последний оракул родился как раз в Креасальской империи и служил деду нынешнего императора.
Но почему вдруг оракул резко пропал? Что такого случилось пятьсот лет назад, что Марисса стала ютиться в маленьких хижинах, затерянных в лесах? Почему стала скрываться и прятаться?
Почувствовав на себе тяжелый взгляд, Лана подняла глаза. Марисса смотрела на нее не моргая, заглядывая в самые укромные уголки души и, казалось, в точности знала, о
