— Меня зовут…
Представиться по полной форме он не успел из-за громкого сокрушительного звука. Одно из тщательно оберегаемых Бергом блюд упало на пол и разбилось на кусочки. Трагичности несчастью добавляли разлетевшиеся деликатесные сыры: гауда, чеддар, манчего. Над всем этим беспорядком застыла мать Фара. Муки у нее на лице не было, но оно все равно казалось необыкновенно бледным.
— Ты… ты — Грэм? — спросила она напряженным, надтреснутым голосом. — Помнишь, что случилось в этот день?
Гость нахмурился.
— Извините? В какой день?
Ооооʼкей. Фар никогда еще не видел мать в таком состоянии и теперь попытался по мере возможности сгладить возникшую неловкость.
— Что я говорил, Грэм? Твоя репутация гения бежит впереди тебя. Познакомься, это моя мама.
— Очень приятно, мисс Маккарти. — Ответ Грэма вполне соответствовал образцу из урока этикета Старого мира. — У вас чудесный дом.
— Мисс Маккарти? Ты так это говоришь, что я чувствую себя старухой. Пожалуйста, называй меня Эмпрой. — Она нахмурилась. — Мы точно не встречались раньше?
Грэм покачал головой:
— Может быть, вы видели меня в Академии?
— Может быть.
— Или в новостях, — предположил Фар, хотя знал, что мать редко смотрит новости. — Они там представляли его несколько месяцев назад. Грэм сейчас заканчивает курс по второй специальности.
Имоджен, присевшая над разбившимся блюдом и собиравшая сырную нарезку в мешочек на фартуке, подняла голову.
— По второй? А какая первая?
— Инженер. В следующем месяце стану еще и рекордером, если, конечно, сдам заключительный экзамен на симуляторе. Вот только историком пока не получилось. — Грэм наклонился, чтобы подобрать пластинку манчего.
— И не надо. У историков сейчас с работой трудно, — предупредила Имоджен. — Даже если закончишь с отличием, все равно будешь в лучшем случае на побегушках у сенаторских жен. Платят неплохо, но скука смертная. Самое лучшее, что я получила от работы, — вот этот сыр на полу.
Грэм внимательно осмотрел тонкую полоску манчего.
— Запах у него настоящий.
— Так и есть.
— Жена одного сенатора, чье имя останется неназванным, имеет хорошие связи на черном рынке. Попросила достать кое-что во время следующей гардеробной экспедиции ЦМВ «Черчилль». Э… тетя Эмпра, вы ничего такого не слышали, ладно?
Мать Фара посмотрела на племянницу затуманенным взглядом:
— Чего такого?
— Вот именно, — подмигнула Имоджен.
А вот Фару показалось, что мать и впрямь не поняла, о чем идет речь. Сегодня ей, пожалуй, стоило бы вызвать дроида для помощи по дому. Когда он, обойдя осколки блюда, подошел и тронул ее за руку, она вздрогнула, как будто пребывала мысленно в другом мире.
— Мам, что случилось?
— Ничего. — Сколько помнил себя Фар, Эмпра всегда была силой, с которой нельзя не считаться: уверенной и независимой — не отступай и не сдавайся; смейся, пока жив. Этот ее ответ шел вразрез со всеми правилами и привычками. И вдруг как-то четче проступили приметы возраста: серебро в волосах, суровые складки у рта.
— Мам, — чуть настойчивее повторил он.
Она покачала головой, переступила через сыр, прошла в спальню и закрыла за собой дверь. Имоджен бросила на кузена недоуменный взгляд — что еще такое случилось? Он раздраженно пожал плечами — а мне откуда знать! Внезапные уходы и разбитые блюда никак не соответствовали modus operandi Эмпры Маккарти. Что-то определенно сбилось, и Фар не представлял, как быть и что с этим делать. Может быть, поможет Берг, когда придет? Берг помогал всегда.
Дзинь! — звякнул таймер.
Имоджен подскочила, позабыв про собранный в фартук сыр, и он снова разлетелся по комнате.
— Вот же блевотина крысиная!
— Крысы не блюют, — тут же вставил Грэм. — Мышцы пищевода у них недостаточно сильные, чтобы вызвать рвоту.
Фар вполне мог бы прожить всю жизнь, не зная об этой особенности крыс. А вот Имоджен, посмеявшись над заявлением Грэма, тут же провела ответный удар:
— А ты знал, что разносчиками бубонной чумы в Европе четырнадцатого века были не крысы, а песчанки?
— Песчанки? — удивился Грэм. — Неужели?
— Такие пушистые зверушки, — пробормотал Фар. — Не доверяй им, приятель.
— Что ж, придется почистить список и исключить крысиную блевотину, — вздохнула Имоджен. — Жаль. Мне оно так нравилось.
— Если хочешь, чтобы твои ругательства были более точны с точки зрения биологии, можешь попробовать крысиное дерьмо, — предложил Грэм.
Фару вдруг показалось, что он уже присутствовал при похожем разговоре, но это было невозможно. Имоджен и Грэм встретились в первый раз. Но как случилось, что они так легко нашли общую, довольно специфическую тему?
Ох уж эти тайны вселенной…
51 КОРНИ, КОТОРЫЕ МЫ НЕ ВЫБИРАЕМ
Эмпра Маккарти сидела на краю кровати, пытаясь вернуть сердце на привычное место в груди. Вдох, два удара… Пульс снова и снова старался сбежать, устремляясь в сторону кухни. В прошлом семестре она много раз слышала о Грэме Райте — Фар часто рассказывал за обедом о своем новом напарнике по занятиям на симуляторе. Паренек напоминал ей сына — такой же способный и неугомонный, один из тех кадетов, которых забудут не скоро.
Да вот только Грэм свой след уже оставил.
В этом Эмпра не сомневалась.
Она не могла вспомнить, как встречалась с ним две тысячи семнадцать лет назад, но в архиве 12-А11В имелась запись, доказывающая противоположное. Друг Фарвея сидел рядом с ней на скамье четвертого яруса Амфитеатра Флавия, называл имя Гая и… что? Дальше все темнело. Следующим, что помнила Эмпра, была голубая коробочка, которую она держала так, как держал ее сам Берг: прижав к груди. Эмпра понятия не имела, откуда взялась коробочка, но выбрасывать ее не стала. Почему? Увы, мозг ее был уже не так остер, чтобы отыскать скрытые причины. Она держала коробочку все то время, что рожала сына, и потом не расставалась с ней, как и с ним. Когда в палату к ней пожаловал офицер Корпуса, Эмпра спрятала коробочку, зажав в руке, и поступала так же при каждом последующем допросе, чтобы ее не конфисковали. Она скрывала вещицу даже от себя самой — своего двойника, той, что пережила с ней вместе шок, той, с которой у нее была общая семья, одинаковые отпечатки пальцев, работа и бывший жених.
И вот по прошествии семнадцати лет она снова держит коробочку в руке, и пальцы сами находят те углубления и бороздки, что оставили тогда, в те часы, когда ее сын появлялся на свет. Неужели ей действительно было так больно? Память — штука непостоянная, и, стерев боль, она впечатала в мозг содержимое коробочки. Так что, открывая крышку на беззвучных петельках, Эмпра прекрасно знала, что найдет, и знала наизусть письмо.
