— Да, это так.
Она посмотрела на герцога Мелинкортского, и его светлость понял, что его внимательно изучают. Он также пристально смотрел на нее и не отводил взгляда до тех пор, пока не почувствовал, что мать-настоятельница осталась довольна тем, что увидела.
— Садитесь, ваша светлость, — вновь повторила она.
Себастьян Мелинкорт принял ее приглашение и сел на грубо сколоченный стул с высокой спинкой, который стоял возле письменного стола.
Мать-настоятельница тоже села. Лучи солнца, падавшие ей на лицо, высвечивали очаровательные линии его тонких черт, подчеркивая гладкость и нежность ее безупречной кожи. Руки у нее были с длинными пальцами, через кожу проступали голубые вены. Когда она сложила их на коленях, герцог подумал, что у нее спокойное и умиротворенное состояние духа; пожалуй, такого он не встречал еще ни у кого.
— Аме рассказала мне обо всем, что с ней случилось с тех пор, как она покинула этот монастырь, — спокойно проговорила мать-настоятельница.
— Я приехал, чтобы увезти ее отсюда, — заявил герцог Мелинкортский. — И хочу забрать ее затем с собой в Англию. Она будет моей женой. А если кто-нибудь дерзнет копаться в ее прошлом или делать какие-либо предположения, которые тем или иным образом опорочат или оскорбят ее, ему придется иметь дело со мной.
— И вы в самом деле думаете, что Аме была бы счастлива заполучить свое благополучие, нарушив спокойную жизнь собственной матери?
— Я уже сказал, — повторил герцог Мелинкортский, — что глупо опасаться каких-то неприятностей из далекого прошлого. Ведь герцог де Шартре далеко не гений. Он, разумеется, может послать в Англию свой запрос, но я смогу все устроить так, что ответы на все вопросы ему придется дожидаться до скончания века.
— Но ведь люди все равно будут болтать.
— Это неважно!
— Почему же?
Услышав этот простой вопрос, Себастьян Мелинкорт с удивлением посмотрел на мать-настоятельницу.
Воцарилось молчание, и эта тишина как бы подчеркивала важность момента, от ответа на этот вопрос зависело будущее. Потом, медленно разжав губы, с огромным трудом герцог сказал тихо:
— Потому, что я люблю Аме.
Его глаза, страстные и требовательные, встретились с темными спокойными глазами матери-настоятельницы, и внезапно выражение упрямства исчезло с его лица, а в глазах остались только страх и покорность.
— Я люблю ее, — повторил его светлость, — и думаю, что она тоже любит меня. Да, я недостоин и не заслуживаю ее любви. Но именно поэтому я буду делать все, что в моей власти, чтобы сделать Аме счастливой, и, поступая таким образом, я считаю совершенно искренне, что смогу искупить прошлое.
В тот момент, когда он говорил это, герцог Мелинкортский понял, что это было испытанием, сердце замерло, на какое-то мгновение у него мелькнула мысль, что он не выдержал его. Но потом Себастьяну показалось, что на губах матери-настоятельницы промелькнула чуть заметная улыбка. Наклонившись к ней, сложив руки вместе словно в молитве, так, что суставы пальцев побелели от напряжения, его светлость проговорил:
— Помогите мне, матушка. Я прошу вас, помогите мне; я отчаянно нуждаюсь в вашей помощи.
Никогда прежде его светлость герцог Мелинкортский не позволял себе у кого-либо просить помощи, ни перед кем не принимал он такого смиренного вида, но сейчас его голос звучал с полной искренностью.
— Аме права, — тихо проговорила мать-настоятельница. — И я помогу вам, герцог, потому что считаю, что в своей любви к Аме и ее любви к вам вы обретете бога в душе своей и раскаетесь во всех ошибках и грехах прошлого.
— Клянусь вам, что обязательно попытаюсь.
— Никто из нас не может сделать большего; не сомневайтесь, эта попытка вам зачтется!
Мать-настоятельница коснулась креста на груди.
— Когда вы вошли в эту комнату, у меня было два плана, — проговорила она, — Первый заключался в том, чтобы поступить в соответствии с желанием самой Аме и позволить ей принять постриг сегодня вечером.
— Сегодня вечером!
Слова, казалось, еле вырывались из уст герцога, он очень побледнел.
— Все уже подготовлено к обряду. Но теперь я хочу рассказать вам о другом плане.
Она умолкла.
Что же это за план? — поторопил ее герцог.
— В церкви при монастыре сейчас лежит тело одной из наших сестер, которая скончалась два дня назад, — наконец продолжила мать-настоятельница. — Она была очень стара, неизвестного происхождения и, насколько мне известно, не имела живых родственников. Ее должны будут похоронить завтра, но я еще не послала уведомления властям о ее смерти.
Лицо герцога внезапно засияло и стало таким юным, словно кто-то снял с него бремя прожитых лет.
— Вы хотите сказать?.. — неуверенно начал он.
— В моих записях будет показано, что некая молодая послушница по имени Аме, которая в младенческом возрасте была оставлена кем-то на ступенях монастыря де ла Круа, скончалась, заболев воспалением легких, — твердо проговорила настоятельница. — Вполне возможно, я делаю большую ошибку, обманывая таким образом его преосвященство кардинала, но считаю, что еще большей ошибкой будет, если девочка, чье сердце отдано любимому человеку, примет постриг, даже если она сама в данный момент желает и стремится сделать это, отринув свою любовь, дабы избежать мирового скандала.
— Как мне отблагодарить вас? — спросил герцог, и тихий голос его дрожал.
— Оберегайте Аме от зла и морального падения, которые, боюсь, в скором времени погубят Францию, — ответила ему мать-настоятельница. — А теперь, сын мой, вам надлежит действовать как можно быстрее — каждый миг, проведенный Аме в монастыре, грозит ей опасностью.
Бежать отсюда, и побыстрее!
Мать-настоятельница вышла из комнаты, а герцог остался стоять, и такого выражения лица у его светлости никогда прежде никто не видел. Через некоторое время мать-настоятельница вернулась вместе с Аме. Девушка была одета в свой темный плащ, но голова ее была не покрыта, и когда она вошла, сноп золотистых солнечных лучей озарил выбеленные стены.
— Аме! — единственное слово слетело с губ герцога, которые, казалось, отказывались повиноваться ему.
— Монсеньор! — крик радости был подобен стремительному полету птицы в небе.
Они стояли, глядя друг на друга, и когда мать-настоятельница смотрела на них, ей казалось, что сейчас их сердца разговаривают, а одна душа обретает другую, составляя одно целое.
— Вам надо идти!
Голос матери-настоятельницы, казалось, вторгся в нечто прекрасное, одухотворенное, герцог и девушка обернулись к ней, спустившись с небес, в которых витали, пока были вместе.
— Да, сейчас же! — воскликнул герцог. — Мы немедленно отправляемся на побережье.
