Мы не сможем убить свою любовь, монсеньер, зная, что обеспечивая себе счастливое будущее, приносим несчастья, а возможно, и беды другим людям. И поэтому вчера днем, когда мы сидели с вами в туалетной комнате в доме моей матери, я решила, что обязательно должна вернуться в монастырь. Я обязана принять постриг и провести остаток своих дней там.
Пожалуйста, монсенъор, немедленно возвращайтесь в Англию; не пытайтесь у видеться со мной или уговорить меня изменить свое решение: мы оба знаем, что оно правильно и только так мне и следует поступить.
Я люблю вас, как уже говорила прошлым вечером, и буду любить вас всегда. Берегите себя, дорогой монсенъор. Я буду всегда молиться за вас, и где бы вы ни оказались, что бы с вами не случилось, моя любовь всегда останется с вами…
Аме».
Герцог Мелинкортский долго смотрел на это письмо, а потом закрыл лицо руками. Однако, когда он спустился вниз к завтраку, то был уже полностью собран и владел собой. Изабелла и Хьюго ждали его, и по выражению их лиц его светлость понял: Дальтон уже сообщил им о том, что произошло сегодня ранним утром. Тихо всхлипнув, Изабелла протянула ему руку.
— Как это понимать, Себастьян? — спросила она. — Дальтон сообщил нам, что Аме куда-то уехала этой ночью, и одета она была в ту одежду, в которой сбежала из монастыря.
Ровным, лишенным каких бы то ни было чувств голосом, герцог Мелинкортский рассказал им обо всем, что случилось вчера днем, когда они с Аме находились в доме принцессы де Фремон.
— Опять этот герцог де Шартре! — воскликнул Хьюго.
— Да, опять он, — согласился его светлость, — и в этот раз, хотя ему это и неизвестно, Филипп де Шартре мне отомстил.
— Что вы собираетесь делать? — спросила Изабелла.
Герцог взглянул на часы:
— К этому часу Аме уже добралась до монастыря. Я немедленно направляюсь туда же во второй карете. Когда первая карета вернется, дайте лошадям немного отдохнуть, после чего пусть Хьюго последует за мной.
— В монастырь де ла Круа? — спросил Хьюго.
— Нет, на побережье, — ответил герцог Мелинкортский. — Я заеду в монастырь и заберу Аме с собой в Кале.
Если вы по дороге нагоните меня, мы поменяемся каретами. Если же нет, тогда встретимся на борту моей яхты, Судно выйдет в море сразу после того, как в порт прибудут дорожные кареты с моим багажом.
— Все будет сделано в точном соответствии с вашими распоряжениями, — обещал Хьюго. — Карета уже ждет.
Лошади, конечно, не так резвы, как ваши собственные, но тоже достаточно хороши.
— Вы уверены, Себастьян, что нам не следует поехать туда вместе с вами? — спросила леди Изабелла. — Если бы мне удалось поговорить с Аме, то я смогла бы — у меня нет ни малейших сомнений — переубедить ее и заставить изменить свое решение.
— Все, что надо будет сказать, я сообщу ей сам, — ответил его светлость.
Не говоря больше ни слова, он вышел из комнаты.
Через окно леди Изабелла и Хьюго видели, как герцог Мелинкортский уселся в карету, которая ждала его у парадной двери. В экипаж была запряжена четверка великолепных лошадей серой масти. Лошади были свежими, и, почувствовав прикосновение кнута, сразу пошли крупной рысью. Как только экипаж скрылся из виду в облаке: пыли, леди Изабелла обернулась к Хьюго.
— Он успеет? — спросила она.
— Надеюсь, что да, — ответил Хьюго, нов голосе его, слышалось сомнение.
— Хьюго, мне страшно, — проговорила леди Изабелла, обнимая его, — боюсь, что Аме не захочет выслушать Себастьяна. Если так случится, мне его будет очень и очень жаль.
Однако герцог Мелинкортский, направляясь по дороге в Сен-Бени, не выглядел человеком, который нуждается в чьей-либо жалости. На лице его было жесткое выражение, губы плотно сжаты. Теперь в его глазах не было даже намека на нежность, и все, кто хорошо его знал, сказали бы, что сейчас его светлость находится в грозном расположении духа и в то же время исполнен решимости выполнить все, что задумал.
Себастьян Мелинкорт всегда добивался того, чего хотел в этой жизни, независимо от того, касалось ли это женщин, положения в обществе или достижения каких-либо иных целей. И когда он встречал на своем пути трудности или предполагал возможность неудачи, герцог, казалось, черпал дополнительные силы из каких-то неведомых источников, после чего с помощью упорства и силы неизменно добивался того, чего хотел, но что поначалу казалось невозможным.
Однако, когда карета остановилась у стен монастыря де ла Круа и его лакей, спрыгнув с козел, позвонил в тяжелый колокол, герцог внешне был уже совершенно спокоен, и по его виду нельзя было сказать, что он грозен. Его светлость вышел из экипажа. Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем за железной решеткой в центре тяжелой дубовой двери показалось чье-то лицо и у Себастьяна спросили, в чем состоит его дело.
— Я хочу поговорить с послушницей по имени Аме, — ответил герцог.
Зарешеченное окно захлопнулось, а через мгновение огромная дверь монастыря открылась передним, какая-то пожилая монашка со сморщенным от старости лицом жестом руки пригласила его светлость войти, после чего вновь захлопнула дверь. Герцог Мелинкортский оказался в длинном коридоре со сводчатым потолком, ведущим в большую крытую галерею, в конце которой он заметил еще две похожие.
Звук его шагов раздавался по выложенному плитами полу. Здание монастыря было величественным и холодным, ничем не нарушаемая тишина оглушала. Многочисленные коридоры отличались неописуемой красотой, которая, казалось, окутывала человека. Всякий оказавшийся здесь внутренне ощущал красоту, еще не видя ее.
Старая монахиня провела герцога Мелинкортского через большую трапезную с потолком из массивных балок со священными письменами. Стены украшали чудесные фрески, а под ними отделаны панелями из плетеного тростника. Вдоль стен стояли длинные узкие скамьи, а посреди — огромные массивные полированные столы, потемневшие от времени.
Когда они дошли до дальнего конца трапезной, монахиня остановилась и постучала в дубовую дверь. Голос за дверью произнес: «Войдите», после чего его светлость оказался в квадратной комнате с узкими окнами. Стены были выбелены, а на полулежали циновки из тростника.
Мебель в комнате была выдержана в строгом и простом стиле, а главным предметом было огромное распятие, укрепленное на одной из стен. Высокая женщина, в белом одеянии встала из-за стола, где она что-то писала, чтобы приветствовать гостя.
Лицо было прекрасным, с безупречной чистотой линий. От женщины веяло властностью, так что герцог Мелинкортский сразу понял, что перед ним сама мать-настоятельница. Он склонил перед ней голову.
— Герцог Мелинкортский, — представился он.
— Я ожидала вас, — спокойно проговорила мать-настоятельница. — Не хотите ли присесть, ваша светлость?
— В этом нет нужды, — отказался герцог. — Я хочу поговорить с послушницей Аме, которая сегодня утром вернулась в ваш монастырь.
