— Что вы, ребята, везете?
— Вестимо что, ваше благородие, — холерных. Потому поражены уж очень проказой этой, ну, значит, и велено в яму, известкой залить да и засыпать. В куль да в воду.
— Но ведь они живые?
— Что ж, что живые?! Не впервые, слава Богу, почитай каждинный день так-то возим. На то от доктора и наказ та кой имеем.
И фуры начали было подвигаться дальше, оставив озадаченного “благородие“. Но Константин Павлович подошел к одной из них, поднял брезент и был чрезвычайно поражен видом изнемогающих, кой-как наваленных друг на друга трупов. Это заставило его распорядиться, чтоб фуры отправились обратно в больницу, и проследовать до оной, дабы распоряжение было исполнено в точности.
В больнице он тотчас же потребовал главного доктора Г. Гибетеля и объявил ему следующее:
— Смотрите у меня, чтоб не было холеры — иначе вы будете повешены до ночи!
Хотя это холеры не уменьшило, но все-таки, говорят, прекратило отправку живых холерных в лоно праотцев. Вскоре после этого он и слег в постель с тем, чтобы уже не вставать боле».
Такую версию смерти предлагал простой народ, уверенный, что великий князь не может умереть как обычный человек, — в приведенном слухе, записанном со слов отставного солдата спустя долгие годы после самих событий, Константин Павлович предстает благородным спасителем несчастных и приносит себя в жертву.
22 июня в Витебск приехал любимый корреспондент и сердечный друг Константина Павловича Федор Петрович Опочинин, через два дня прибыл и граф Курута.
16 июля гроб был вынесен из собора и отправлен в Петербург. 31 июля гроб с телом цесаревича прибыл в Гатчину, где и находился до 13 августа. Дальше погребальное шествие отправилось через Красное Село в столицу — лил проливной дождь, и все церемонии были отменены. К тому же в Петербурге тоже буйствовала холера, цесаревич скончался от той же болезни — считалось, что гроб его может таить заразу, и тело провезли «мимо Царского Села окольною дорогою, а эскадрон лейб-гвардейских казаков, сопровождавший тело цесаревича из Витебска, был по прибытии в Петербург подвергнут очищению по всем строгим правилам карантинного устава».
14 августа траурная процессия направилась в Петропавловский собор. Было пасмурно, над Петербургом плыли тяжелые облака. «Шествие, начавшееся в 11 часов, продолжалось от Московской заставы до Санкт-Петербургской крепости, по Обуховскому проспекту, Сенной площади, Большой Садовой улице, чрез Царицын луг, Суворовскую площадь и Троицкий мост. Шествие открылось отрядом казаков. За ними ехал церемониймейстер верхом и шла рота Дворянского полка. За сим: Конюшенный офицер Двора его высочества, верхом; лакеи, камер-лакеи и официанты, пешком, по два в ряд. Флаг цесаревича. Верховая лошадь его императорского высочества. Герб Российский. Вотчин его высочества голова. За ним крестьяне, по два в ряд. Чиновники Канцелярии его высочества. Военные генералы; статс-секретари его императорского величества, сенаторы, министры, члены Государственного совета. Эскадрон лейб-гвардии конного полка. Иностранные и российские ордена. Гренадерская рота 2-го кадетского корпуса. Духовная процессия. Печальная колесница, заложенная шестью лошадьми… За печальною колесницею изволил ехать верхом государь император; за императорским величеством генерал и флигель-адъютанты и особы, состоящие в Свите его императорского величества; его королевское высочество герцог Александр Вюртембергский и принц Ольденбургский… Все ближние служители… цесаревича. Гренадерская рота Павловского кадетского корпуса и один эскадрон лейб-гвардии Конного полка»…
…За ними незримо следовали — императрица Екатерина, греческий юноша в тунике и венке из оливковых ветвей, император Александр в легком плаще Александра Македонского, Фридрих Цезаревич Лагарп с томом Локка под мышкой. Князь Таврический Григорий Потемкин с пирамидой корон — албанской, шведской, дакийской — на подушке темно-вишневого бархата. Фельдмаршал Суворов. Епископ сербский с короной сербской на подушке атласной. Лазарь Карно и группа французских эмигрантов с короной французской. Несколько русских солдат и два крестьянина с российской императорской короной. Адам Чарторыйский с короной польской. Великая княгиня Анна Федоровна. Княгиня Елена Любомирская. Княгиня Жанетта Четвертинская. Княгиня Лович…
По всем улицам, по которым двигалась процессия, стояли войска с правой стороны и отдавали честь. «По вступлении колесницы на Троицкий мост произведена была пальба с расположенных по правую сторону моста военных судов».
ЭПИЛОГ.
КОНСТАНТИН ПАВЛОВИЧ ЖИВ
Народу с Константином прощаться запретили — всё из тех же санитарных предосторожностей. Гроб с его телом простоял в Петропавловском соборе на катафалке три дня, и только княгиня Лович почти неотступно находилась рядом. 17 августа под гром пушек великий князь Константин, оплаканный узким кругом близких, был наконец погребен в Петропавловской крепости. «Когда гроб опускали в могилу, император, как рассказывают, горько плакал. И в самом деле, удивительная судьба великого князя, оказавшаяся столь роковой и для империи, и для этой несчастной Польши, и для всего общества, вместо того, чтобы вызывать ненависть к виновнику стольких бед, должна пробуждать в душе глубокую и мучительную жалость к тому, кто был скорее несчастным, чем дурным человеком!» — записала в дневнике Долли Фикельмон. Ей вторит другой мемуарист: «Какой грустный конец столь громкой и богатой событиями жизни! Переходить Альпы с Суворовым, вступать в Париж во главе победоносной гвардии, отказаться от славнейшего престола в мире и завершить земное существование в скромном губернском городке! Какие резкие переходы и какое обилие крупных явлений, втиснутых в тесные пределы одной жизни, сравнительно недолгой».
Княгиня Лович, болевшая почти весь последний год, ненадолго пережила супруга. После погребения Константина она провела месяц в Гатчине, затем по приглашению императора переехала в Царское Село. Здоровье ее делалось всё хуже. Она успела узнать о торжестве русских войск, которые ранним утром 27 августа (8 сентября) во главе с фельдмаршалом И.Ф. Паскевичем вошли в Варшаву, — но вряд ли княгиня, оставившая в Польше и родственников, и близких, разделяла всеобщее ликование. 17 ноября 1831 года, ровно через год после страшной варшавской ночи, княгиня предала душу в руки Божий. Ее погребли в Царском Селе, в костеле Иоанна Крестителя. 22 ноября того же года Вяземский в письме Дарье Федоровне Фикельмон писал о княгине Лович с большим сочувствием и проницательностью: «Итак, предназначение судьбы свершилось. Она умерла в годовщину польского восстания. Это античная трагедия по всем правилам. Там были налицо рок, ужас и жалость, и единство времени было соблюдено. Я очень огорчен тем, что не повидал княгиню еще на этой земле перед развязкой драмы».
Когда первое потрясение смертью цесаревича прошло и холера наконец покинула российские пределы, разговоры об отравлении и самоубийстве Константина Павловича смолкли. Внезапная кончина его начала толковаться в соответствии с более привычной схемой — скончаться за одни сутки брат императора просто не мог. Веселый, озорной, бравый, великодушный цесаревич, который, как фольклорный герой, не старился и не болел, не ведал и смерти.
