— А долг главнокомандующего — проявить благоразумие там, где это требуется.
— Вы обладаете подобным качеством?
Выпрямившись, Пиали до хруста сжал кулаки. Старому грубияну сейчас уместнее было бы не осыпать его оскорблениями, а вспомнить ужасы минувших месяцев. Но ничего, у адмирала имелись кое-какие планы относительно Мустафы-паши. Придется устроить ему любезную встречу с наемным убийцей где-нибудь в Константинополе. Еще до того, как пойдут слухи, до того, как его репутация будет раз и навсегда замарана.
Он поймал себя на мысли, что думает о той девчонке с Мальты, о ее неземной красоте, о ее, несомненно, благородном происхождении. Бесстыдница сумела бежать, выскользнуть из его цепких объятий, как, впрочем, и ее соотечественники-островитяне. Такая потеря… Ее образ поблек, уступив место физиономии генерала.
— Отведите галеры на семь миль отсюда, в залив Святого Павла. И дожидайтесь меня там, Пиали.
— А вы тем временем ввяжетесь в бой с теми, кого считаете несерьезным противником?..
— Я не имею привычки недооценивать противника, да будет вам известно. И располагаю армией.
— Армией? — Пиали откинул полог палатки. — Сбродом, ватагой немощных и полумертвых. Каким образом вы рассчитываете заставить их воевать?
— Что такое? Несчастная флотская потаскуха, одуревшая от вина и лености, имеет наглость допрашивать меня?
— Вы идете на верную гибель.
— Лучше погибнуть с почетом, чем позорно бежать. За три месяца я потерял почти тридцать тысяч человек, похоронил легендарного Драгута, лейтенанта янычар Агу, командующего артиллерией. И чего мы этим добились?
— Мы слабы, Мустафа-паша.
— Они еще слабее. Их в Биргу и Сенглеа едва ли горсточка наберется.
— Зато на подступах к Мдине их более чем достаточно.
— Именно потому я туда и направляюсь.
— Я не могу согласиться с этим, Мустафа-паша.
— Ты… не можешь… согласиться?
Старый солдат повторил сказанное, едва сдерживая ярость. Ему предстояла не просто битва с неверными. А еще и битва с этим ничтожеством, с этим шутом, с горе-адмиралом, который и моря толком не видел. Он креатура двора, а двор разложился, погрязнув в роскоши и изнеженности, и ему необходима встряска, чтобы восстановить былую славу османов.
— Если есть вражеская армия, должен быть и вражеский флот, Мустафа-паша.
— Вот вы и займетесь им, пока я буду разбираться с армией.
— Из Сицилии сюда вновь прибудет дон Гарсия де Толедо. Мы угодим в западню.
— Ваш флот будет дожидаться нас, как и было решено. В заливе.
— Не считайте меня мальчиком на побегушках для своих авантюр. Мои суда отправятся в Турцию.
Мустафа-паша, не выдержав, бросился на Пиали. Наградив его пощечинами, он принялся срывать драгоценные камни, которыми был расшит халат адмирала, ударом руки сбил тюрбан. Мустафа-паша для своего возраста был еще достаточно крепок физически. Пиали пытался защищаться, но тщетно.
— Я не позволю кому-то отнять принадлежащее мне по праву! Я никогда не уступлю им этот остров.
Мустафа-паша, выхватив кинжал, прижал клинок в форме полумесяца к горлу Пиали.
— Останешься в заливе Святого Павла, или, клянусь бородой Пророка, тут же заколю тебя, как барана!
Приняв кивок как уступку, Мустафа-паша поднялся на ноги. Дискуссий больше не будет, никаких затяжек с началом кампании. Сейчас самое главное — подготовить войска. К закату они будут стоять над кровавыми останками этих самонадеянных рыцарей.
Не оглядываясь на лежащего ничком Пиали, Мустафа-паша шагнул из палатки наружу. Перед ним раскинулось милое глазу зрелище — войска рассредоточивались, солдаты проверяли мушкеты, конники выгуливали скакунов. Картина перед выступлением. Ничего, его люди выполнят то, что от них потребуется. Причитания, жалобы не в счет. Болезни, страдания и голод — ничто в сравнении с благом империи и величественным сиянием султана.
Неожиданно заработала вражеская артиллерия. Тяжелое стальное ядро завершило траекторию, попав прямо в группу новобранцев. Мустафа-паша поморщился, глядя на кровь, на разорванные в клочья человеческие тела. Но решение принято, и ничто не изменит его. Мустафа-паша грузно взобрался в седло стоявшего подле него жеребца. Пора выступать.
Глава 19
— Вот конец, которого ты ищешь, Кристиан, — указал Винченти Вителли.
Над Марсамшеттом навис странный, бесцветный туман, облако постоянно росло. Где-то в нем находилось турецкое войско. Облако быстро двигалось к северо-западу от Мдины. Мустафа-паша торопился завершить начатое. Мустафа-паша не мог не соблазниться перспективой боя на открытой местности. Там нет стен, и штурмовать нечего, нет и канав, где можно спрятаться, там тебе на голову не бросают огненные горшочки. Сейчас Мустафа-паша исправит недочеты в книге истории.
Гелиос обеспокоенно дернулся, ноздри коня затрепетали, копыта нетерпеливо ударяли по земле. Гарди успокоил его. Волнение предстоящей битвы охватило всех. Стоя чуть поодаль, Вителли из-под руки смотрел на приближающееся облако, его кондотьеры стояли позади. По другую сторону Антонио поправил стальной шлем. Вокруг сгрудились кавалеристы из Мдины.
— Они словно из самого ада изверглись.
— Проще будет ринуться прямо на копья, Антонио.
— На сей раз у нас нет хитроумных уловок, нет ни детей, ни женщин с пиками, чтобы лишить врага присутствия духа.
— Ничего, мы справимся.
Гарди, подавшись вперед в седле, пытался определить, что представляет собой противник.
— Даже не знаю, то ли рукоплескать их отваге, то ли считать их глупцами.
— Их командир — большой упрямец.
— Да и мы не из уступчивых, Антонио. Это и есть самое главное в любом сражении.
Под завывания мусульманских труб, под барабанный бой наступающие турки подходили все ближе и ближе. Глубоко символично — неувядаемая слава Сулеймана не пошатнулась. Мальта вот-вот падет к его ногам.
— В Боге наше утешение! — прокричал Вителли своим бойцам.
— И слава тем, кто с ним и за него! — ответил нестройный хор голосов.
Гарди ласково провел ладонью по гриве Гелиоса. Таков был их обряд перед каждым сражением. Другие предпочитали беззаветно верить в Господа Бога, Кристиан же всецело полагался на своего жеребца, на свою сильную руку с мечом, на Марию, которая вместе с братом была рядом.
Гарди всматривался в первые ряды наступавших, появившихся на гребне взгорья, на мерно кивающие головы лошадей. Все чаяния Европы, жителей этого острова, всех тех, кто уцелел в Большой гавани, зависели от того, чему суждено произойти сейчас. Восемь тысяч человек. Это были рыцари святого Иоанна, закованные в боевые доспехи, рыцари святого Стефана с нашитым на плащи восьмиконечным крестом, рыцари Сантьяго со своим символом — сдвоенными мечами и лилиями. Все страстно желали не уронить чести великого магистра Ла Валетта и мужественных бойцов его гарнизона.
