– Она оставила на столе запечатанное письмо, адресованное Томасу. Возможно, это для вас. Но самой миссис Ричмонд действительно нет дома.
– Вы выглядите так, словно произошло что-то странное, – заметила Эмили. – Что именно?
– Когда церковные колокола пробили пять часов утра, кухарка застала миссис Ричмонд на кухне. Миссис Ричмонд топила печь. Это очень странно, ведь, если бы она проголодалась, достаточно было просто разбудить кухарку. Миссис Ричмонд была в уличной одежде. Она прихрамывала и опиралась на трость. Мало того, она еще оставила на столе огромную сумму денег и записку, которая не может не вызвать тревоги.
Не дожидаясь приглашения, Любитель Опиума зашел внутрь.
– Покажите ее нам.
Лакей, довольный тем, что кто-то снял с него ответственность, проводил их в библиотеку.
На столе лежала увесистая пачка двадцатифунтовых банкнот. Эмили провела по ней пальцем, пытаясь приблизительно оценить сумму.
– Здесь не меньше десяти тысяч фунтов, – потрясенно произнесла она.
Лакей передал Де Квинси листок бумаги:
– Хотя в записке миссис Ричмонд сказано, что эти деньги нужно разделить между слугами, готов поклясться, что мы к ним даже не прикасались. Мы боимся, что нас обвинят в воровстве.
Любитель Опиума прочитал записку.
– Это поправки к завещанию Кэролайн, – с удивленным лицом объяснил он Эмили. – Она желает, чтобы слуги разделили эти деньги между собой. И чтобы служанка по имени Мэрибет позаботилась о ее внуке. Мальчик унаследует все деньги, за исключением тех средств, что потребуются для защиты Стеллы в суде и на содержание ее в лечебнице для умалишенных. Эдварду она не оставляет ничего, кроме своего презрения.
– Посмотри сюда, отец, – показала Эмили на раскрытый томик его «Исповеди», лежавший на столе.
Де Квинси взглянул на страницу:
– Здесь описывается тот вечер, когда я уезжал в Итон и прощался с Энн.
Он взял письмо, адресованное Томасу, и дрожащей рукой взломал восковую печать. Чем дальше он читал, тем сильнее билось его сердце и кружилась голова.
– Что там сказано, отец?
– Нет времени рассказывать. – Де Квинси обернулся к лакею. – Проводите нас на кухню.
Кухня располагалась на нижнем этаже. Там стояла самая большая печь, какую Де Квинси видел в своей жизни.
– Значит, вы застали миссис Ричмонд здесь на рассвете? – спросил он у кухарки.
Круглолицая женщина растерянно закивала:
– Она растопила печь так жарко, как делаю я, когда готовлю ужин.
– И что она делала? – задала вопрос Эмили.
– Пекла печенье.
– Печенье, – повторил Де Квинси, и голос его прозвучал, словно стон.
– Самое странное печенье из всех, что я знаю, – добавила кухарка. – Бренди, свиной жир, сахар, мука и…
– И что-то белое, что лежало в банке с водой, – закончил за нее Любитель Опиума.
Кухарка кивнула.
– Не знаю, что это, но один слуга делает из него зеленую светящуюся смесь, которую выставляют в блюдцах на лестнице. Я понятия не имела, что это съедобно.
– А потом она вышла из дома? – торопливо уточнил Де Квинси. – Так нам сказал лакей.
– Я пыталась отговорить ее, – оправдывалась кухарка. – Левая нога у нее совсем ослабла. И левая рука тоже выглядела неважно. Но она ничего не хотела слушать. Она ведь моя хозяйка, как же я могла остановить ее? Она положила печенье в карман пальто и ушла, опираясь на трость.
– Она не говорила, куда отправилась? – спросила Эмили.
– Нет. Она только сказала: «Спасибо, что столько лет помогали мне. Я кое-что оставила для вас и других слуг в библиотеке». Во имя Господа, что происходит?
– Это вовсе не во имя Господа, – произнес в ответ Де Квинси. – Эмили, нам надо спешить. Возможно, мы уже опоздали.
Они выбежали в парадную дверь и увидели Райана и Беккера, заходивших в ворота.
– Слуга лорда Палмерстона сказал нам, где можно вас найти, – заговорил инспектор. – Мы решили, что вы захотите присутствовать при нашем разговоре с Эдвардом Ричмондом и…
– Нужно как можно скорее разыскать Кэролайн, – перебил его Де Квинси.
Они поспешили к ближайшей стоянке кебов на Гайд-Парк-Корнер. Целый день экипажи то подъезжали, то уезжали снова, и только мальчишка-мойщик постоянно находился здесь, ухаживая за лошадьми и помогая пассажирам забраться в салон.
– Когда ты сегодня начал работать? – спросил его Беккер.
– В пять утра.
– А хромающая женщина не брала кеб приблизительно в это же время?
– А еще она с трудом шевелила рукой. Она дала мне вот это за то, что я ей помог.
Сам не веря своей удаче, мальчишка показал двадцатифунтовую банкноту. Это было больше, чем он мог заработать за год.
– Ты помнишь, куда она велела себя отвезти? – спросил Райан.
– Да, на…
– …Греческую улицу возле Сохо-сквер, – ответил за него Де Квинси.
– Верно. Но как вы узнали? – удивился мальчишка.
– Больше она никуда и не могла поехать.
Пожилой человек быстро забрался в четырехместный кеб. Эмили, Райан и Беккер поднялись в салон вслед за ним.
Пока возница мчал их по шумным, забитым экипажами улицам, Де Квинси показал своим спутникам письмо, которое оставила для него Кэролайн.
Эмили плакала, читая его. Когда к ней вернулась способность говорить, она повторила ту фразу, что сказал ее отец, слушая откровения Стеллы прошлой ночью:
– «Ужасы, что сводят с ума, горесть, что точит сердце».
Кеб выбрался на Греческую улицу и направился в сторону Сохо-сквер.
– Какой номер дома? – крикнул сверху возница.
– Пустое место между домами, – ответил Любитель Опиума.
У деревянного ограждения собрались люди, тревожно указывая на что-то, находящееся ниже мостовой.
– Мы опоздали, – простонал Де Квинси.
Он спрыгнул еще до того, как кеб остановился. Эмили, Райан и Беккер с трудом протиснулись сквозь толпу.
Де Квинси был так мал ростом, что ему пришлось встать на цыпочки, чтобы заглянуть за ограждения и осмотреть каменный пол бывшей кухни нижнего этажа.
Кэролайн лежала лицом вниз на одной из каменных плит.
Райан и Беккер отодвинули одну секцию ограждения, за которой располагались ступеньки, ведущие на нижний этаж. Они помчались вниз, но Любитель Опиума, несмотря на свой рост, первым оказался рядом с Кэролайн.
Она лежала неподвижно. Он бережно перевернул ее на спину и всхлипнул. Она пугающе постарела. Еще недавно гладкая кожа приобрела оловянный оттенок и покрылась морщинами. Волосы словно присыпало пылью.
