Они рассказали ему о цивилизациях крабов, осьминогов, ящеров. Рассказали и о снежном коме[85].
Думминг подумал, что Дарвин хорошо держался. Он не кричал и не пытался убежать. Впрочем, то, что он делал, в некотором смысле, было хуже – он медленным, печальным тоном задавал вопросы, много-много вопросов.
На удивление, он не спрашивал ни «откуда вы это знаете?», ни «почему вы так в этом уверены?», ни тому подобных вещей. Он словно опасался поднимать некоторые темы.
Наверн Чудакулли, в свою очередь, несколько раз чуть не проговорился и не открыл ему всю правду.
Наконец Дарвин сказал тоном, будто ставящим точку в разговоре:
– Думаю, я понял.
– Прошу прощения, что нам пришлось… – начал аркканцлер, но Дарвин поднял руку.
– Я знаю всю правду, – сказал он.
– Знаете? – изумился Чудакулли. – В самом деле.
– Конечно. Несколько лет назад выходила повесть, довольно известная. «Рождественская песнь». Не читали?
Думминг взглянул на до этого чистый лист бумаги, закрепленный у него в планшете. Гекса попросили вести себя тихо: Чарльз Дарвин не был психологически готов к грохочущим голосам в небесах. Но Гекс был находчив.
– Чарльза Диккенса? – спросил Думминг, пытаясь скрыть, что читает то, что секунду назад появилось у него на странице. – Историю искупления мизантропа путем вмешательства призраков?
– Именно, – ответил Дарвин осторожным и напряженным тоном. – Для меня очевидно, что сейчас происходит нечто похожее. Вы, конечно, не призраки, а проявления моего разума. Я отдыхал на берегу возле дома. Было тепло. Я уснул, и вы, и тот… бог… и вообще все это… это что-то вроде пантомимы в театре моего мозга, который в это время пытается решить задачу.
Волшебники переглянулись между собой. Декан пожал плечами.
Чудакулли заулыбался.
– Держитесь этой мысли, сэр.
– И я чувствую уверенность, что когда проснусь, то сразу найду решение, – сказал Дарвин, словно расставляя свои мысли по порядку. – И горячо убежден, что забуду, как я это сделал. И уж точно мне не хотелось бы помнить о колесном слоне. Или о несчастных крабах. А уж что до китов-дирижаблей…
– Вы желаете это забыть? – спросил Чудакулли.
– О да!
– Раз уж такова ваша воля, то, несомненно, так тому и быть, – заявил Чудакулли, вопросительно глядя на Думминга.
Тот заглянул в планшет и кивнул. Как-никак это была прямая просьба. Думминг подметил, что за всеми своими криками аркканцлер был далеко не глуп.
Дарвин с явным облегчением снова осмотрел зал.
– «Мне снилось, будто жил в мраморных залах», вот уж действительно, – произнес он.
На планшете Думминга возникли слова: «Отсылка к популярной песне Майкла Балфа, управляющего театром Лицеум. Лондон, 1841 год».
– Некоторые из этих удивительных скелетов мне не знакомы, – продолжил Дарвин. – А это явно Diplodocus carnegii[86] Ричарда Оуэна…
Вдруг он умолк.
– Так вы говорите, человечество выживет? – спросил он. – Приручит кометы и улетит к звездам?
– Что-то в этом роде, мистер Дарвин, – сказал Чудакулли.
– И будет процветать?
– Мы этого не знаем. Но полагаю, там людям будет лучше, чем под слоем льда толщиной в милю.
– Значит, у него есть шанс выжить, – сказал Дарвин.
– Именно.
– Даже так… доверить свое будущее каким-то хрупким суденышкам, летящим сквозь неведомое пространство навстречу неведомым опасностям…
– Так было с динозаврами, – сказал Чудакулли. – И с крабами. И со всеми остальными.
– Прошу прощения?
– Я имею в виду, если посмотреть всю историю, то весь этот мир можно назвать хрупким суденышком.
– Ха. Но тем не менее какая-то крупица жизни переживет любую беду, – произнес Дарвин, будто следуя за ходом мысли. – Например, глубоко в море. В семенах и спорах…
– И вот так это должно продолжаться? – сказал Чудакулли. – Чтобы новые разумные существа бесконечно возникали и погибали? Если эволюция не остановилась на краю моря, то с чего бы ей останавливаться на краю воздуха? Пляж тоже когда-то был неведомым пространством. Несомненно, то, что человек поднялся на такую ступень, может внушать ему надежду на еще более высокую участь в отдаленном будущем.
Думминг заглянул в планшет. Гекс написал: «Он цитирует Дарвина».
– Интересная мысль, сэр, – заметил Дарвин и выдавил из себя улыбку. – А теперь, пожалуй, мне действительно пора просыпаться.
Чудакулли щелкнул пальцами.
– Мы же можем выбросить те воспоминания? – спросил он, когда голубая дымка в очередной раз обволокла Дарвина.
– О да, – сказал Думминг. – Он сам просил нас об этом, так что это будет правильно с точки зрения этики. Хорошо сработано, сэр. Гекс об этом позаботится.
– Ну что ж, – сказал Чудакулли, потирая руки. – Отправляй его обратно, Гекс. Оставь только чуть-чуть воспоминаний. Как сувенир.
Дарвин исчез.
– Дело сделано, джентльмены, – объявил аркканцлер. – Нам осталось лишь вернуться к…
– Мы еще должны убедиться, что в Круглом мире не осталось Аудиторов, сэр, – заметил Думминг.
– По этому вопросу… – начал было Ринсвинд, но Чудакулли отмахнулся:
– Это, по крайней мере, может подождать, – отрезал он. – Мы наладили ход истории, и теперь, когда она движется славно и устойчиво, мы можем…
– Э-э, не думаю, что они хотят ждать, сэр, – сказал Ринсвинд, делая шаг назад.
Над центральным залом сгущались тени. Над двойной лестницей собиралось облако. Оно было похоже на серую рясу Аудитора, только гораздо крупнее, и на глазах у волшебников серый цвет превратился в угольную черноту.
Раздувшаяся масса – с которой продолжали сливаться сотни пустых серых ряс – двинулась вперед.
– Кажется, они слегка рассержены, – добавил Ринсвинд.
Оставляя за собой серый след, заполняющий зал от стены до стены, Аудитор подступил к волшебникам.
– Гекс… – начал Думминг.
– Поздно, – прогрохотал Аудитор. – Теперь контроль перешел к нам. Ни магии, ни науки, ни шоколада. Мы должны поблагодарить вас за это место. Никогда еще не существовало вида, который бы так стремился себя уничтожить. В этом мире мы можем победить, даже не напрягаясь! Вы знаете, какие вы развязали войны в этом игрушечном мире? Болезни, голод, гибель всей науки! Вам не стыдно?
