— Ты, Алекс, её давно прошел. Еще во время нашей первой встречи. Когда не стал добивать меня, а согласился признать своё поражение. Просто я очень хорошо знаю, как в подобной ситуации поступил бы англичанин. Лично сам видел в Скапа-Флоу. Когда по приказу Людвига фон Рейтера и с согласия экипажей на линкорах открыли кингстоны — «Гибель лучше плена» — я жалел только об одном. Что у меня нет хоть какого-то оружия. Английские ублюдки расстреливали наших тонущих моряков из всего, из чего только было можно. Топили тральщиками, разрубая на куски винтами. А нас держали под прицелами пулеметов в бараке и единственное, что мы могли, только наблюдать эту картину в окна.
— Понимаю, Отто. И знаешь, я верю, что придет время и в Скапа-Флоу появится памятник отважным морякам — героям. Огромный величественный монумент и к нему будут водить молодых людей, чтобы они поучились, как нужно и должно любить свою Родину. Только настоящий воин способен понять и оценить самопожертвование других. И только настоящий воин не ищет выгоды в служении Отечеству.
— Благодарю тебя, Алекс. Я знаю, что ты говоришь искренне, и ценю это. Правильно сказал профессор, что наши народы очень близки. Мы еще не заражены плесенью ростовщичества и потому ценим доблесть и честь. Но я вижу, что ты чем-то озабочен. Я могу помочь?
— Да, Отто. Есть одна проблема. Скажи, на Берлинском телеграфе сложно получить заказное письмо? Я совершенно не знаю Ваших порядков. Перед отъездом мне сказали, что в личной ячейке лежит личный дневник моего отца, а он очень хотел бы получить его. Ну, ты понимаешь, впечатления молодости, мысли, воспоминания. Шифр и пароль я знаю. Поможешь?
— Никаких проблем. Можем проехать хоть сейчас. Едем?
Александр соврал только на счет принадлежности дневника. В один из дней, оказавшись в районе Берлинского телеграфа, он решил проверить запасной вариант связи, который они обговорили до ухода. Основной был в Москве, но поскольку Фриц собирался в Германию, то «все дороги ведут через Берлин». Рано или поздно, так или иначе, но кто-то из них должен был здесь оказаться. Случилось ему. И на огромной стеклянной стене объявлений он прочитал среди множества прочих объявлений одно коротенькое. Предлагавшее лицам, заинтересованным в приобретении пианино «Токатта», обращаться по адресу. Цифры адреса являлись кодом персональной ячейки, а пароль на получение они обговорили еще там, до ухода. «RUNESDA» — «РУсские НЕ СДАются». Просто и понятно. Для них. В ячейке действительно оказался дневник, что было не удивительно — Фриц всегда и всё записывал только в толстые тетради. Даже если для записей требовалось всего пара листов. Назвав пароль дежурному почтовому чиновнику, Слащев, чтобы не создавать ненужных проблем, предоставил Риттеру право достать и развернуть содержимое ячейки. Разорвав плотный пакет и быстро пролистнув толстую тетрадь, Риттер с понимающей улыбкой протянул её Слащеву. Приличия были соблюдены.
Любая командировка, даже самая приятная, полезная и познавательная имеет свойство заканчиваться. Нанеся положенный протокольный визит в советское полпредство, Слащев получил на руки проездные документы и готовился к отъезду. Обратно с согласия командования он должен был плыть на круизном лайнере до Ленинграда. Польша в очередной раз взбрыкнула и нарываться на неприятности, пользуясь железнодорожным сообщением по её территории, командование посчитало излишним. На всех пассажиров дипломатической неприкосновенности не напасешься, да и с ней сумасшедшие поляки могли не посчитаться. Были прецеденты. И планировавшие командировку люди, зная взрывной характер Слащева, решили не превращать раньше времени Польшу в поле боя. Поляки и так наглели не по дням, а по часам. Особенно их нахальство усилилось после того, как Англия заявила в Лиге наций протест против «немотивированной агрессии России против независимого польского государства». Выпустив в очередной рейд банду Булак-Балаховича, поляки как всегда сделали вид, что ничего не знают. И были сильно удивлены и напуганы, когда пограничники вместе с подошедшими кавалеристами не только раздолбали банду, но и наплевав на границу, гнали её до тех пор, пока не уничтожили полностью. Самого «атамана», зарубленного в бою, вместе с трупами бандитов и собранным оружием увезли, шуганув между делом польских пограничников, вздумавших помешать возвращению. Так что обстановка на советско-польской границе была не самая дружелюбная и спокойствие при возвращении вполне искупало лишние два дня пути.
Нельзя сказать, что этот шикарный круизный теплоход произвёл на Слащева какое-то особенное впечатление. Видали, как говорится, и покруче. Хотя комфорт поездки само собой запомнился. Не столько самим комфортом, сколько пониманием того, что советская власть заботится о том, какое впечатление граждане страны произведут на избалованных роскошью скучающих буржуев. Ездят за границу по делам немногие, что понятно — дел на Родине столько, что за всю жизнь не переделать. Но уж если занесла нелегкая, будь добр престиж страны не уронить, чтобы злые языки зря не молотили про «нищую Россию». Скучающий европейский обыватель судит о стране по её представителям, и если он видит перед собой спокойного, уверенного и солидного господина, то и отношение к стране будет соответствующим. Ну а если «русский» выглядит вечно пьяным, вороватым дебилом, плюющим на всё и всех, но зато не считающим деньги, какого еще отношения он может заслуживать, кроме как к «дикому азиатскому варвару»? На самого этого дебила наплевать, но точно таким же становится отношение и к стране, как к «азиатской и варварской». А разве Россия этого заслуживает? Если власть проявляет безразличие к этому моменту, значит и воспринимает она Россию не как Родину, а как «эту страну» — временное пристанище, которое можно и должно ободрать как липку и бросить к чертовой матери. Но это еще, как говорится, пол беды. А вот когда подобное безразличие начинает проявлять сам народ, живущий в России, тогда совсем беда. И с этой бедой страна имеет все шансы не выжить вообще — некому окажется защитить её честь и достоинство. Страна без чести и достоинства — труп, и политический и экономический. Как бы ни пыжились доказать обратное так называемые власти.
Взбудораженный этими мыслями, Слащев старался редко выходить из каюты. Да и куда особенно выходить? Кроме него на теплоходе плыли еще несколько советских граждан — торговый представитель во Франции, пара каких-то чинов из МИДа и возвращающийся на Родину инженер, бывший в командировке в Киле на судостроительном заводе. С ними познакомился и завалился почти безвылазно в каюте, благо сервис обслуживания позволял заказывать обеды-ужины прямо к себе. На красного дерева резном столе перед иллюминатором лежал дневник Фрица, и Слащев никак не мог заставить себя открыть его. Кружил, как кот вокруг сметаны. Черт его знает, ведь вот же он — привет от старого друга и товарища, привет из прошлого будущего, а никак не решиться. Взяв себя в руки, Слащев устроился на диване и открыл толстую коричневую обложку.
«Здорово братцы! Я не знаю, кто из Вас будет читать это моё послание. Поэтому пишу для всех. «Во первых строках своего письма спешу сообщить, что жив и здоров, хотя шишек набил преизрядно, чего и Вам желаю». Тьфу ты, прости господи, нервы. Не шишек, конечно, желаю, а пребывания в добром здравии. Ну, а если серьезно, то, во-первых, хочу перед всеми Вами покаяться. Я изменил объект воздействия. Сам, не поставив никого из Вас в известие. Уверен, Вы меня поймете и простите, когда узнаете то, что мне известно сегодня. Когда мы с Вами выбирали объект воздействия в Германии, вариантов было два — Тельман или Штрассер. И я подумал, что если у Вас в России все пройдет, как мы задумали, то проблемы с Тельманом не будет. Вообще. Он честный немец, патриот Германии, коммунист и сталинист. И если ему перестанет капать на мозги Коминтерн, в гробу он видал эту мировую революцию. И, как видите, я оказался прав. Ну, а Штрассер… Ребята, если в Германии есть Гитлер — Штрассер не катит. Помните, мы много спорили о том, чтобы такое с Гитлером сотворить, чтобы вывести его из игры? Почему, спросите себя? Потому, что, не смотря на всё то зло, которое он принес в наше время всем нам, всей России, он был личностью. Личностью не простой, неординарной и, если по Гумилёву, пассионарной. Лёха, не бей меня сильно, когда встретимся, но Гитлер — это немецкий Ленин. И без такой фигуры предотвратить гибель Германии после Версаля нельзя. У Тельмана «харизьма» тоже дай бог каждому, и он вполне мог бы повести за собой Германию. Если получится нейтрализовать этот чертов Коминтерн. А если нет? Что, если все пойдет по старому сценарию? Я не хочу, чтобы немцы и русские снова убивали друг друга, как это было в нашей истории. Поэтому я переключился на Гитлера…
