– Конечно.
* * *
С тех пор, как мы с Коляном ползли по этой лестнице, она совершенно не изменилась. И дом, и улица, и город. Старые солдаты любят писать в мемуарах что-нибудь вроде «все дышало предчувствием войны». Черта с два. Никто не готовился к надвигающейся катастрофе, а она, тем временем, была уже на пороге. Завтра в Москву войдут войска, но Фирсова это не остановит. Или не завтра?
Позавчера! Они появились в понедельник, когда Куцапов-младший вызволял меня с Петровки, а сегодня среда, уж этот день я не забуду. Я специально сделал крюк по проспекту, но не обнаружил там ни одного броневика. Переменилось! В какую сторону – в лучшую, в худшую? Время показало, что платить приходится за все. Во сколько обойдутся несколько лишних лет покоя? А вдруг на этот раз действительно обойдется? Видел же я и нормальные версии – мельком, расплывчато, но видел! Не знаю, насколько те люди счастливы, но они живы.
– Вот ты и кончился, гнида! – Торжественно произнесли наверху.
Я прижался к двери, беспокоясь, как бы кто не вышел на лестницу. Ах, да, никто и не выйдет.
Потом раздался выстрел – совсем не громкий, такой, что его можно было принять за хлопок лопнувшего шарика.
– Кто из нас кончился? – Безразлично отозвался второй, помоложе.
Я услышал длинный парный свист – это заработали пулеметы. Дырокол открывал возможности, недоступные простому смертному, и Тихон научился ими пользоваться гораздо раньше меня. Например, появляться в одном месте и времени дважды.
– Мишка, мы потерялись, – сокрушено сказал Колян.
Перед глазами возникла сцена на площадке, и мне стало жаль Куцапова. Кто он? Та же пешка, что и я, только другого цвета. Он сыграл не за тех. А я?
Стараясь не шуметь, я встал под лестницей. С третьего этажа послышался шорох и хриплое дыхание. Надрываясь, Миша тащил Куцапова. Миша надеялся, что он выживет.
Гулко ударяясь о массивные перила, сверху свалился дырокол. Как Михаил о нем мечтал, сидя на истертом кафеле! Что, если отдать им машинку сейчас? Тогда, наверное, Миша не пойдет к Алене, не обратится за помощью к молодому Фирсову, не вручит ему письмо, не догадается устроить засаду на Тихона. Много чего не случится.
Подобрав синхронизатор, я расстегнул рубашку. Живот по-прежнему ныл, но так слабо и неназойливо, что я давно уже не обращал на него внимания. Бинт растянулся и не слетал только благодаря присохшей крови. Я завел руку за спину и, отогнув нижний край повязки, засунул под нее дырокол, затем подвигался, проверяя, не выпадет ли, и снова замер. Второй прибор лежал в кармане или наоборот: именно его я спрятал, а тот, что выкинул Тихон, переложил в джинсы, впрочем, это, скорее всего, не имело значения.
Но каким образом он собирается вернуться без машинки? Те, кто стрелял в Куцапова, ушли еще при нас, значит, от них он помощи не получит. А Тишка? Неужели он оставил его одного? Там, в мельтешении версий, в болоте времени, в каменной мгле. Там – нигде… Он не посмеет его бросить, он должен взять его с собой. Куда?
Я наступил на что-то твердое и посмотрел под ноги. Оплавленный кусок черного с белыми вкраплениями мрамора, круглый как галька.
На верхней площадке было столько крови! И большая часть пуль потерялась по дороге, она досталась не мне, не Коляну – кому-то еще, оказавшемуся между нами и двумя пулеметами.
Тихон сказал, что не доживет до старости, он уже тогда знал, чем все это закончится, но при чем тут трехлетний Тишка? Он испугался, что когда-нибудь ребенок вырастет…
Михаил донес Куцапова до машины и повез его умирать на кремовом покрывале, а я все еще стоял под лестницей и не мог прийти в себя. Тихон сам пошел под свистящие очереди и вместе с собой он привел Тишку.
У меня еще будет время его отговорить, успокаивал я себя, ведь машинка здесь, без нее из тридцать восьмого им никуда не деться. Прежде, чем ее отдать, я поставлю Тихону ультиматум. Если он самоубийца – черт с ним, пускай. Но ребенка он не тронет, Тишка сам должен выбрать, кем ему стать – психом, гением или кем-то еще. Впрочем, мне с трудом верилось, что из этого что-то получится. Перехитрить его я смог только однажды, да и то неизвестно, сильно ли он сопротивлялся.
Дом был старым, и его могли скоро снести, поэтому пользоваться дыроколом в подъезде я не решился. Выйдя на улицу, я направился к ближайшим многоэтажкам, но дойти до них мне не удалось. Прямо передо мной затормозил микроавтобус с выгоревшими шторками на окнах, и чьи-то крепкие пальцы, сжав горло, втащили меня внутрь. В фиолетовом салоне было тихо и душно. Проворные руки в мгновение ока натянули мне на голову шерстяной чулок и обшарили карманы. Ладони приклеились к подлокотникам – мне они больше не подчинялись.
– Есть, – сообщил кто-то.
– Хорошо, – ответил мелодичный голос.
Женский. Удивительно знакомый. Чей?
– Попытка вмешательства, – снова мужчина.
– Это, что ли? – Скупой смешок. – Уже откорректировали, оставь ему на память.
Что они там откорректировали?
– Вы кто? – Спросил я в темноту.
– Еще?
– Все. Ключи, платок. Тьфу, грязный!
– Верни.
– Ксюша, ты?!
В салоне воцарилась гробовая тишина. Кто-то кашлянул.
– Разуй его.
– Но…
– Выполняй.
С меня сняли шапочку, и я увидел то, чего так боялся. Напротив сидела Ксения, суровая и сосредоточенная, по обе стороны от нее разместились какие-то крепыши с типовыми лицами героев.
– Тебе известно мое имя?
– И кое-что еще, – игриво заметил я.
– Пассажир, это не в твоих интересах.
– Как ты вернулась? Ведь дырокол у меня.
– Не понимаю.
– Отдай машинку, я не закончил одно дело.
– Дело?
– Мне нужно послать письмо, – соврал я. – Получить – получил, а послать некому.
– Какая глупость.
– Я должен себя кое о чем предупредить.
– Это старо, пассажир.
– Нет! Предупредить, чтоб не совался.
– Ты же сказал, что получил. И сунулся. Смысл?
– Но у следствий нельзя отнимать их причины! – Вспомнил я фразу Тихона.
– Ты знаешь, чьи это слова?
– Да.
– Плохо. Сполоснем пассажира.
Один из амбалов откинул замаскированную в стенке панель и осторожно достал какой-то инструмент, гибрид шприца и пистолета.
– Не больно. Просто кое-что забудешь.
– Промывка памяти? Вы этого не сделаете. Ты не посмеешь, поняла?
Мне стало смертельно обидно за себя и свои воспоминания. Кто я без них? Что от меня останется?
