— Начертить на ней вот это…
Теперь взгляд Хуареса остановился и уже надолго задержался на чертеже, который с той же легкостью, как и неизвестный мне рисунок, набросал Гордей. В бульдожьих глазах Хуареса медленно разгорались огоньки тяжелого интереса.
— И, наконец, написать что-то вроде этого…
На сей раз Хуарес был как громом поражен. А Гордей ждал, смиренно улыбаясь. Как человек, еще только начавший рассказывать увлекательную историю, до финала которой — долгие недели и месяцы пути.
К тому времени, когда я уже устал ждать очкарика внизу, за стойкой бара, часовая стрелка над барной стойкой совершила полный оборот. И лишь затем Гордей спустился в зал, небрежно помахивая черным пластиковым пакетом для мусора.
Я обомлел. Для тех, кто не в теме, нелишним будет напомнить: Хуарес расплачивается деньгами в таких пакетах, когда партия хабара велика и соответственно велика сумма оплаты.
Почти три минуты Гордей важно молчал, как надутый индюк. Но потом не выдержал первым: раскрыл под столом мешок и продемонстрировал мне содержимое. Вершину стопки из пачек денежных купюр в банковской упаковке.
У меня натурально остановилось сердце. И в зобу дыхание сперло, как выражался один наш толстый баснописец, который, по слухам, помер от обжорства. Так что пришлось срочно махнуть полстаканчика джину. А он у Любомира, между прочим, лучший в округе.
— Двадцать две с половиной штуки, — шепнул Гордей, улыбаясь моим судорожным попыткам восстановить дыхалку. — Время звенеть бокалами, Гоша.
Но сначала был подсчет дивидендов.
* * *
Уединившись в моей избушке от посторонних глаз, мы тщательно пересчитали купюры. Тютелька в тютельку двадцать тысяч баков плюс проценты Гордеевых комиссионных.
— И это только аванс. Хуарес даже взял с меня расписку, что он — наш первый компаньон в будущем предприятии с совещательным голосом и эксклюзивными правами, — с гордостью заметил мой напарник. — Поверь, эта бумага нас с тобой озолотит. У меня сейчас просто руки чешутся чего-нибудь выпить.
И он потянулся к холодильнику, наивно полагая, что там ему приготовлен целый алкогольный бар, как над стойкой у Любомира.
— Слушай, Гордей. — Я на ходу придержал очкарика за локоть. — Ты ведь еше до сих пор так и не сказал мне, чем зацепил Хуареса. Что ты нарисовал ему там, в кабинете? Я ведь не видел. А написал?
В чертежах я не силен, поэтому для прояснения ситуации мне вполне хватило бы и двух позиций.
Он пожал плечами и виновато улыбнулся.
— Извини, Гош. Не могу.
— Что не можешь? — не понял я.
— Не могу сказать, что я рисовал и писал. Кстати, там ведь еще был и чертеж, ты забыл?
— К черту чертеж! — с беспокойством пробормотал я. Острый интерес и азарт сыщика с каждой секундой охватывали меня все сильнее. — Почему ты не можешь мне сказать? Мне, своему компаньону?
— Ну, у меня ведь есть определенные принципы, — небрежно ответил Гордей. — Если ты узнаешь, Гоша, что было изображено на этих листках, каждый из них может оказаться стопудовой гирей на твоих ногах. И они утянут тебя на такое дно, что ни мы с Анкой, ни твой Комбат не смогут вытащить оттуда Гошу Трубача живым. И, что тоже немаловажно, целиком. Так что извини, старик. Во многом знании — многия печали. Зато в малом — долгия лета.
Положительно, общение со мной Гордею пошло на пользу. Теперь он все чаще стал петь без всяких признаков ложного стеснения. Даже когда от него требуется только простой и четкий ответ. И по возможности, литой прозой.
— И все-таки, Гордей. Что там было, а? Я ж никому, сам знаешь, могила.
— Нас с тобою, Гош, и так сейчас связывает Такая Тайна — это я о припять-бумаге, — что хватит за глаза до конца наших дней. Что же до листочков Хуаресу…
Он почесал указательным пальцем переносицу. Типичным жестом типичного отличника в типовой средней школе; жестом, не требующим даже элементарного наличия очков: и так сразу видно, кто перед тобою.
— Что ж, изволь. В последнем листке было написано: «турухтан».
— Чего?
В эту секунду я, признаться, подумал, что Гордей маленько чокнулся. С молодыми учеными это ведь изредка случается. Напряженная умственная работа, перегрев мозговых катушек, недосып, недопой, недоё…
— Турухтан, — повторил Гордей.
— Угу. Гм… А кто такой турухтан?
— А шут его знает, — пожал он плечами. — Щегол какой-то…
Тут я крепко взял его за плечи и внимательно посмотрел в его честные глаза.
— Гордей! Ты что, в своем уме?
— Конечно, — кивнул он, с любопытством глядя, что я собираюсь предпринять дальше.
— Ты написал на дорогущем клочке неактивированной припять-бумаги слово, значения которого толком и сам не знаешь??
— Я его вообще не знаю. В первый раз от тебя услышал полчаса назад, если помнишь. Но ведь на Хуареса это подействовало? — резонно возразил он. — Ты же видел своими глазами — подействовало, верно?
— Ну, в принципе… да. Подействовало. Еще как…
Тут я был вынужден признать правоту Гордея. Этот дурацкий, идиотский, кретинский «турухтан» и впрямь произвел на Короля хабароторговцев впечатление молнии, ударившей его в лоб. Тем более после того, как туда уже последовательно запустили сначала грецким орехом, а потом — бильярдным шаром, сработанным из крепчайшей слоновой кости.
— Понимаешь, Гоша, какое дело.
Гордей положил мне руку на плечо и увесисто похлопал.
— И рисунок, и чертеж, и даже «турухтан» — это не были отдельные примеры каких-то там махинаций с припять-бумагой. Нет, Гоша, все это звенья одной логической цепи.
— Что, и «турухтан» тоже? — Я с трудом сглотнул.
— И он, — кивнул Гордей. — На самом деле на Хуареса произвели огромное впечатление уже первые два предложенных мною звена Большого Дела — рисунок и чертеж. Третье звено, слово, в этом раскладе, по сути, уже не имело никакого значения.
— То есть ты хочешь сказать, что вместо него мог написать что угодно? Вместо «турухтана»?
В этот миг я уже чесал в затылке так, что за ушами трещало.
— Ну, почему? — Гордей самодовольно улыбнулся. — Уверен, напиши я там что-нибудь вроде «Хуарес — энурез!» — и наши акции существенно бы упали. А так — пошли на повышение. И очень резко, я тебе скажу, даже по самым скромным прикидкам.
— Но почему? Не по-ни-ма-ю!
Я никак не мог врубиться в Гордееву логику. То есть результат-то я видел, вот он, налицо, а вот его источник — увольте, никак.
— Хуарес — Король хабароторговцев, но у него нет достойной свиты, чтобы его играть. Ну, разве что Любомир, — терпеливо пояснил Гордей. — Поэтому он очень самолюбив, хоть и не показывает виду. И всегда остро переживает свои проколы, будь уверен. Поверь, Хуарес никогда не признается, что не знает истинного значения этого загадочного, волшебного слова — ту-рух-тан!
