Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но он перебивает меня.
— Как отец?
— Не находит себе места.
— Как жаль, что я испортил ему праздник. — Крисп берет пригоршню камешков и один за другим бросает их в море. — Честное слово, смешно. Еще три недели назад я наблюдал за приготовлениями и представлял, как сам когда-нибудь буду праздновать свои вициналии. И вот теперь…
Последний камешек летит в воду — почти бесшумно, без брызг.
— Твой отец… — начинаю я. Крисп вновь не дает мне договорить.
— Он нашел зачинщиков заговора?
— Какого заговора?
— Заговора против меня. — Он отворачивается, как будто понимает, что если будет смотреть мне в глаза, то это лишит его чего-то ценного. — Весь этот спектакль курам на смех! Ты ведь знаешь, я бы никогда не поднял руку на моих братьев. Я люблю их, — он усмехается, — как родных братьев.
— Константин провел тщательное расследование.
На самом деле император едва не разнес на части дворец в поисках доказательств невиновности Криспа. Увы, если он что-то и нашел, то лишь новые доказательства его вины. Откуда-то всплыли письма Криспа, в которых тот похвалялся «когда я, наконец, стану Августом…». В его багаже обнаружились сундуки с монетами, на которых отчеканено его имя. Два командира императорской гвардии вышли вперед и заявили, что Крисп велел им быть готовыми в любую минуту взять дворец в свои руки. Впрочем, никто не спросил: для чего ему понадобилось начинать государственный переворот с неудачного покушения на собственных братьев? Не проще ли было бы первым делом избавиться от Константина?
— Эта табличка, которую ты нашел под моей кроватью — я никогда ее не видел, не знал о ее существовании.
— Теперь это уже не важно.
— Не важно? — Он смотрит на море. Закатное солнце медленно погружается в воду. — Да, наверно, уже не важно.
— Ты разбил отцовское сердце, — говорю я.
Наконец он меня услышал. Крисп резко оборачивается. Лицо его искажено гневом.
— Я ничего не сделал. Ничего. Если мой отец желает слушать их ложь, а не собственного сына, что ж, пусть он разбивает себе сердце.
Я пытаюсь погасить его вспышку.
— Их ложь? Чью ложь?
— А разве ты сам не догадываешься? — Рядом с нами на берегу валяется пустой панцирь краба, начисто выклеванный чайками. Крисп в сердцах поддает его ногой. — Кто оклеветал меня? Кому это выгодно? Стоит меня убрать, как дети Фаусты наследуют империю…
— Логично…
Крисп с силой наступает на панцирь краба, давя его на мелкие осколки.
— Неужели я единственный, кто видит истину, которая сама смотрит ему в лицо? Неужели ты не видишь ее? Или тебе все равно?
Я пожимаю плечами.
— Кто скажет, что такое истина?
Крисп отходит прочь от меня, к самой кромке воды. Волны лениво лижут ему пальцы.
— Я любил его, — произносит он, обращаясь к морю. — Наверно, ни один сын так не любил своего отца, как любил его я. Я был готов умереть за него, — он умолкает, чтобы умерить дыхание. — И вот теперь, похоже, так и будет.
Я развязываю шнурок на кожаном мешочке и вынимаю флакон.
— Твой отец просил передать тебе вот это.
Когда Константин вручал мне мешочек, в глазах его стояли слезы. И вот теперь они стоят и в моих глазах. Прошу тебя, про себя умоляю я Криспа, не заставляй меня действовать силой.
Но это его жизнь. Он смотрит на флакон, не желая даже прикасаться к нему.
— На заставляй меня это делать, Гай.
— Ты думаешь, что сумеешь бежать? Что тебя никто не узнает? Твои статуи стоят на форумах по всей империи, от Йорка до Александрии. Не пройдет и недели, как тебя схватят.
Я делаю шаг ему навстречу, вкладываю ему в ладонь флакон и сжимаю его пальцы. Словно жених, который хочет, чтобы возлюбленная приняла от него знак любви.
Крисп пытается отстраниться от меня, но я не разжимаю пальцев. Я привез лишь один флакон.
— Это достойная смерть. — Ложь оставляет у меня во рту горький привкус. Мы оба знаем, что это не так. Куда достойнее вскрыть себе вены, если ты, защищая страну, проиграл последнюю, решающую битву с врагом. Но выпить аконит на пустом берегу, лишь потому, что так удобней твоим убийцам — что в этом достойного?
— Если я убью себя, то тем самым согрешу против Бога, — говорит Крисп.
— Это решать самому Богу.
Но Крисп не согласен со мной. Он поворачивается ко мне лицом. Оно похоже на маску — маску усталости и отчаяния.
— Ты мой старый друг, Гай. Неужели ты хочешь отнять у меня мое последнее утешение?
— Я не могу…
— Я не хочу умереть, как тот, на ком лежит вина, — умоляет он. — Оставь мне хотя бы мою невиновность. Это все, что у меня осталось.
Я качаю головой, но это его не убеждает.
— Как по-твоему, почему отец прислал именно тебя, а не какого-нибудь головореза-легионера? Потому что знал, что ты поступишь правильно.
Потому что он знал, как это будет нелегко, мысленно возражаю я. Потому что ему не хочется страдать в одиночку. Потому что он хочет, чтобы кто-то мучился так же, как и он, чтобы взял на себя часть его вины.
Крисп резким движением вырывает руку. Я никак этого не ожидал и прежде чем успеваю как-то отреагировать, он уже отпрыгнул от меня и занес руку, чтобы швырнуть пузырек с ядом в море.
Я не двигаюсь.
— Если ты вынуждаешь меня сделать это, то ты не лучше своего отца.
— А если ты вынуждаешь меня? Кто ты после этого?
Мы несколько мгновений стоим друг против друга, разделенные лишь светом заходящего солнца. Я смотрю на Криспа и вижу его отца, каким тот был двадцать лет назад — взъерошенные волосы, красивое лицо, горящие жизнью глаза.
Крисп протягивает мне руку с флаконом.
— Решай сам.
Я беру у него флакон и в следующий миг, объятый внезапным приступом ярости, швыряю его о камни. Стекло с оглушительным звоном разбивается. Аконит вытекает, просачивается между камнями.
— Спасибо.
Мне больно видеть благодарность на его лице. Я запускаю под тунику руку и извлекаю пристегнутый к подкладке кинжал. Крисп усмехается, негромко и печально.
— Гай Валерий, ты всегда готов ко всему.
Я не осмеливаюсь посмотреть ему в глаза.
— Повернись, — приказываю я.
Крисп подчиняется. Теперь он стоит лицом к западу, глядя в глаза заходящему солнцу. Последние лучи освещают ему лицо, как будто его переход в иной мир уже начался. На какой-то миг весь морской берег как будто озаряется пламенем. Каждая пора в моем теле открыта этому миру, каждый звук, каждый запах кажутся в тысячу раз громче и сильнее обычного. Плеск рыб в воде, петух, прокукарекавший где-то на далеком поле, теплый запах сосны. Так бывает, когда ты влюблен.
