Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
Свадьба Аськи была сразу после выпускного. Подарок меня напряг. У Аськи теперь все богатые, а у богатых свои вкусы и представления о подарках. Аська и сама сказала: не парься, им все равно не угодить, а мне ничего не нужно. В общем, я написала для нее картину, пятьдесят на восемьдесят – уголок нашей Петроградки, а еще выпросила у Музы красный китайский подносик с выпуклым черным рисунком из трав и цветов. Дерево, краска, лак. Аське с детства он нравился, вот я и подумала, пусть в ее новой квартире будет что-то из нашего с ней детства. Муза не пожмотилась, а мать разоралась о разбазаривании семейных реликвий, которые должны перейти потомкам. Я тоже разоралась: потомков не будет! Поорали и замолчали, а подарок-то получился классный.
Честно говоря, я думала, что буду принимать деятельное участие в подготовке к свадьбе. Хрен мне. И ладно. Явилась во Дворец бракосочетания со своей картиной и подносиком, изысканно упакованными своими руками. Аськина мама мне торопливо кивнула на бегу. Нормально поговорить с Аськой не удалось, она, не распаковывая, вручила мой подарок сестре жениха.
– Это моя золовка, – сказала она мне, а по дороге в комнату невест шепнула: – Золовка – змеиная головка!
В комнате невест было не протолкнуться, и я сидела в кресле в коридоре, пока все не началось. Заиграла музыка, какая-то мочалка бежала перед женихом с невестой кверху попой, расстилая перед ними красную ковровую дорожку. Как расписывались, я смотрела из-за спин родственников и друзей долбаного жениха. Шампанское пили тоже родственники, мне даже не предложили, и свадебный букет Аська не просто кинула в толпу, а целенаправленно – змеиной головке. Потом сели в длиннющий белый лимузин (много туда набилось народу, и золовка в том числе) и поехали по всяким достопримечательностям, чтобы и там пить шампанское и бить бокалы. А за ними кортеж из ретроавтомобилей.
Не знаю, все ли они туда вперлись, но никого из знакомых лиц возле дворца бракосочетания я не обнаружила. Так и стояла. Просто дичь какая-то. Я знала, что в ресторане все начнется в шесть вечера. В ресторан – рано, домой – глупо ехать на час. Размышляла, может, я зря обижаюсь, кто я такая? Как говорит Муза: «Экая цаца»… Двинулась пешком в сторону ресторана и тут вспомнила, что забыла в гребаном дворце шерстяную кофту. Вернулась, поднялась наверх, на кресле в коридоре нет. Зашла в комнату невест, а там возле двери аккуратненько стоит мой изысканно упакованный подарок. Меня, словно кипятком ошпарили. Но ничего, забрала подарок, нашла кофту и побрела нога за ногу к ресторану. Долго шла, туфли новые, устала. До самого ресторана доперлась и только тогда сообразила: мне туда не надо. Повернула к метро. Домой, домой, чтоб укрыться с головой одеялом и повыть в подушку.
Назавтра Аська не позвонила. Потом я узнала, что в этот день она венчалась в церкви. Еще через день – уехала на Мальдивы. Полагаю, она не осталась там навсегда, однако, вернувшись, тоже не позвонила. Картину я засунула под диван, а подносик отдала матери, пусть успокоиться, а то ее жаба чуть до смерти не задушила.
Ах, детство, детство, мое детство, мое фарфоровое блюдце…
В конце августа я пошла в Муху узнать о расписании занятий и просто потолкаться, а там встретила девчонку, зовут Марго, мы с ней вместе поступали. Она говорит:
– Я сегодня не завтракала. Пойдем в кафешку, что-нибудь схаваем. А лучше в пельменную, вот куда пойдем. «ПЕЛЬ & МЕНЬ» называется. Такой там шкодный Пельмень-зазывала ходит! Представь себе, девок щупает. Это надо видеть.
У меня не было денег, но она сказала – не проблема. И пошли. Пельмень был на месте, перед пельменной расхаживал. Вид – улетный, пельмень-колосс с горбатой спиной, ножки торчат тоненькие в здоровых башмаках, как у диснеевского Микки-Мауса, ручки в перчатках пельменного цвета. Где прорези для глаз – непонятно, вроде Пельмень цельный. И как ему не жарко в таком обмундировании?
Мы издали наблюдали, как он, растопырив свои пельменные ручки и изображая слепого, ловит девчонок и пылко обжимает, а они визжат и смеются. Мы тоже ржали, пока не заметили, что он дает какие-то талончики.
– Может, это скидка? – предположила я.
– За обжим? Просто визитка с адресом пельменной.
– Представь, как ему жарко! Наверное, он на поролоне – Пельмень-то! – И словно в подтверждение моих слов Пельмень снял перчатки и стал ими обмахиваться. – Вот бедняга. А внутри по нему стекают ручьи пота, и он воняет!
– Вряд ли его кожура пропускает вонь. Пошли, понюхаем. А заодно посмотрим, где у него глазки.
Мы направились к Пельменю, и он ловко захапал нас и сказал гулким голосом, как из подземелья:
– Ах вы, мои сладенькие, сейчас я вас приголублю.
От него пахло не потом, а какой-то кислой бутафорией. А вот руки без перчаток были мокрые. Марго хохотала и повизгивала, а я, попав в его объятия и высвобождаясь, увидела, что у Пельменя нет фаланги на левом мизинце, а на правом безымянном пальце – серебряный перстень.
Я стряхнула с себя эту руку, как поганое пресмыкающееся. В пельменную не пошла. Дома никого не было, и не помню, почему, как и что этому предшествовало, но оказалась я под своей кроватью и орала. Это был не крик, а утробный вой.
7
Приехал Ярик и привез хорошую акварель, бумагу, кисти, а еще альбомчик в кожаном переплете нежно-оливкового цвета с замочком. Оказывается, он заезжал в лавку Союза художников. Говорит, это подарок. Он восхищается тем, что я намалевала зеленкой и йодом. Просит подарить ему какой-нибудь рисунок, который мне не нужен. «Все дарю!» – милостиво заявляю. А сама глажу шелковистую кожаную обложку альбомчика. Сама никогда не купила бы такую безделицу, и рисовать в нем жалко – портить своими убогими рисунками.
У меня низкая самооценка. Это от матери! Она никогда себя не любила и меня научить этому не могла. Она твердила, что любить себя – аморально, надо любить других. А как может человек, не понимающий ценности своей жизни, любить и понимать других? Он, как мокрица, способен научить своего ребенка быть мокрицей, залезть под камень и сидеть там, боясь солнечных лучей. Так со мной и вышло. Зачем мать заплетала мне уродские косички у висков? Чтобы я была такой же дурнушкой, как она? Помню, как Муза возмутилась, увидев эту офигенную прическу. А мать считала это педагогичным, чтоб я не загордилась, не дай бог, своей красотой, чтоб не считала себя лучше других. Вот и вышло, что я уродка и идиотка, и рисунки у меня дурацкие.
Может быть, себя и всех остальных я не люблю, но красивые вещи мне нравятся, в частности этот альбомчик. Я буду рисовать в нем свои фантазмы.
«Фантазмы» – слово Славика. Так он называл свои рисунки. Мы вместе учились и вместе ездили на сорок шестом автобусе в Муху. Он жил на Петроградской. Была удивительно теплая и красивая осень, и однажды мы рано освободились в Мухе и пошли домой пешком. Так и ходили с тех пор, если не было дождя. Девчонки сказали: он гомик. А мне-то что, я замуж за него не собиралась. Никаких гомосековских признаков он не обнаруживал. Может, и брешут, думала я. Типаж, конечно, женственный, на Модильяни смахивает, ну, так что ж? В любом случае это нас не касалось. Разве только я никаких личных вопросов не задавала и бесед про его жизнь не заводила. И он также.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
