Мы стоим рядом с машиной в утреннем солнечном свете.
Он роется в кармане пиджака и что-то достает. Зеркальце.
— Помню.
У меня даже слезы на глаза навернулись.
— Повтори, что ты помнишь.
— Каждый раз, поглядевшись в зеркало, вспоминай: ты — покойник.
— Вот именно.
Незадачливый грабитель отступает на шаг и оглядывает меня. Потом криво улыбается и отдает зеркальце. Я смотрю на свое отражение.
Я барахтаюсь в потоке воспоминаний — столько лиц, столько мест. Я обнимаю девочку на крыльце. Захожу к чудесной пожилой леди, которая ждет своего Джимми. Смотрю, как бежит девушка, — ее ноги в крови, но она все равно стремится к победе…
Я смеюсь вместе со священником. Вижу перепачканные мороженым губы Энджи Каруссо. Ощущаю, как зарождается верность друг к другу в братьях Роуз. Смотрю на ночь, которая озаряется огнями силы и славы, и как мать выплевывает мне в лицо правду о своем разочаровании — и о своей любви. И мы сидим с одиноким стариком в кинозале.
Я смотрю в зеркало и вижу, как мы с другом стоим по колено в реке. А вот Марвин Харрис раскачивает свою дочку, и она подлетает все выше и выше. А вот мы с Одри кружимся в танце любви — всего три минуты, но все же…
— Ну? — спрашивает он снова. — Все еще покойника видишь?
— Нет, — отвечаю я на этот раз.
— Ну что ж, значит, оно того стоило, — говорит грабитель.
И я понимаю: он отправился в тюрьму ради всех этих людей.
И ради меня тоже.
— Прощай, Эд. Иди в дом. Так надо.
И уходит.
Как Дэрил и Кейт. Я знаю, что больше его не увижу.
J
Папка
Как можно спокойнее я перешагиваю порог и захожу в дом. Дверь открыта.
На диване в гостиной сидит молодой человек. Он со счастливым выражением лица гладит Швейцара.
— Так ты…
— Привет, Эд, — говорит он. — Рад познакомиться.
— Это ты…
Он кивает.
— Ты послал…
Он снова кивает.
А потом встает и говорит:
— Я переехал в этот пригород год назад.
У него короткие темные волосы, рост чуть ниже среднего. На госте рубашка, черные джинсы и голубые кеды. И с каждой минутой он становится все больше похожим на мальчика, а не на взрослого мужчину. Хотя голос его звучит совсем не по-мальчишески.
— Да, где-то год назад. Я видел, как хоронили твоего отца. Смотрел на тебя, как вы играете в карты. На твою собаку. На маму. Я приходил и смотрел — прямо как ты, когда бродил от дома к дому…
Он отворачивается — похоже, ему стыдно.
— Я убил твоего отца, Эд. Организовал ограбление банка, — специально подгадал, чтобы ты был там. Подучил того мужчину творить то, что он творил со своей женой. Приказал Дэрилу и Кейту проделать все, что они проделали с тобой. И тому парню, что привел тебя к камням, тоже приказал…
Он опускает глаза, а потом снова поднимает взгляд.
— Я сделал тебя таким, какой ты есть. Сначала ты был таксист-неудачник. А потом я заставил тебя пройти через все эти испытания.
Мы смотрим друг на друга. Я жду, что он скажет дальше.
— Спросишь, почему? — Гость замолкает, но сразу решительно продолжает говорить: — Потому что ты был платоновской идеей посредственности! — Он очень серьезно смотрит на меня. — И если уж ты смог выбраться из болота и выполнить те поручения, значит, все это могут! Не исключено, что каждый из нас просто не знает границ своих возможностей.
Его глаза разгораются. Видимо, он готовится сказать самое главное.
— Возможно, даже я не знаю…
И он опускается обратно на диван.
И тут меня одолевает странное чувство, словно город вокруг меня рисуют прямо на глазах. И меня самого нарисовали только что. Неужели все так и есть?
Видимо, да. Молодой человек сидит на диване и ерошит волосы.
Потом встает и смотрит на продавленные подушки. На них лежит выцветшая желтая папка.
— Там — все, — говорит он. — Все-все. Все, что я для тебя написал. Все идеи, мысли, люди — те, которым ты помог. Или навредил. Или просто видел.
— Но… — Слова кажутся какими-то запачканными. — Как?..
— Даже этот наш разговор, — с нажимом говорит он, — даже он там есть.
А я стою столбом. В обалдении, изумлении и полном шоке.
И с трудом нахожу слова, чтобы спросить:
— Я… настоящий?
А он даже не думает над ответом. Зачем ему.
— Просто посмотри в папке, — говорит он. — В самом конце. Видишь это?
На оборотной стороне картонной подставки под пиво большими буквами нацарапан ответ на мой вопрос. Ни много ни мало. Он гласит: «Конечно, ты настоящий, — как и любая мысль или история. Все становится настоящим, когда ты оказываешься внутри сюжета».
— Ну что ж, мне пора идти. Хочешь — посмотри записи в папке. Проверь, все ли на месте. Должно быть все без исключения, — говорит молодой человек.
И тут меня охватывает паника. Такое чувство, словно земля расходится под ногами. Или руль заклинило. Или совершена ошибка — непоправимая, ужасная.
— А мне что теперь делать? — в отчаянии спрашиваю я. — Скажи мне! Что делать?
Он очень спокоен.
Он пристально смотрит на меня и говорит:
— Просто жить дальше. В конце концов, твоя жизнь не заканчивается со страницами этой книги.
Однако ему приходится задержаться еще минут на десять, — я очень тяжело переживаю открывшееся мне истинное положение вещей. Стою столбом и не могу смириться, что все обстоит именно так, как он сказал.
— Слушай, мне действительно пора, — говорит он снова.
И голос его звучит очень решительно.
С трудом передвигая ноги, я бреду к двери.
Мы прощаемся на крыльце, и он выходит на улицу.
Тут я понимаю, что забыл спросить, как его зовут, но, похоже, это очень просто узнать.
Этот поганец навряд ли забыл упомянуть свое имя.
Вон он, идет по улице. Вытаскивает на ходу блокнот и что-то черкает.
И тут в голову приходит мысль: а почему бы мне самому обо всем этом не написать? В конце концов, именно я сделал всю работу!
