Блюдя деловые интересы Марша, Хиллгарт вместе с тем продолжал действовать как неофициальный советник Черчилля по разведывательным делам. Между концом войны и возвращением Черчилля на Даунинг-стрит в 1951 году Хиллгарт регулярно встречался с бывшим и будущим премьером в его загородной резиденции Чартуэлл, в его лондонской квартире на Гайд-парк-Гейт и в Швейцарии. Черпая сведения из своих разведывательных и дипломатических источников, Хиллгарт информировал Черчилля насчет испанских дел, американских планов атомной войны и, прежде всего, угрозы со стороны советского шпионажа в Великобритании, о котором он говорил как о «бесшумной хладнокровной войне умов, скрывающихся за кулисами». Советские шифры, предупреждал Хиллгарт, раскрыть будет куда труднее, чем код немецкой «Энигмы»: «Русские умнее, чем немцы». Замаскированная кодовым именем Стерди тайная переписка Хиллгарта с Черчиллем, находившимся в оппозиции, продолжалась шесть лет и сыграла ключевую роль в формировании позиции Черчилля в начальный период холодной войны.
Через несколько лет после завершения войны Хиллгарт получил письмо от Эдгара Зандерса, его товарища по неудачной экспедиции в Сакамбаю, ставшее своего рода постскриптумом к этому фиаско. Зандерс писал, что американский инженер Джулиус Нольте, пока все рыли огромную яму, нашел-таки вход в пещеру с сокровищами, но не поделился этим открытием с остальными. В 1938 году Нольте вернулся в Сакамбаю с группой американских исследователей и мощной землеройной техникой, извлек из пещеры золота на 8 миллионов долларов и вернулся в Калифорнию, где выстроил себе замок. «Таков конец истории о сокровищах Сакамбаи», — писал Зандерс, который побывал у Нольте и безуспешно пытался выжать из него хоть какие-то деньги. «Сумасшедший Нольте богат, а мы с Вами бедны — я, по крайней мере, уж точно. Черт! Выпьем еще по одной».
Хиллгарт понятия не имел, можно ли верить хоть слову из написанного Зандерсом. Он давно уже понял, что не следует верить тому, что люди пишут в письмах.
Алан Хиллгарт оставался близким другом Черчилля, принял католицизм, ни разу не проронил ни слова по поводу своей секретной деятельности в годы войны и после нее и умер в 1978 году в Илланнане в ирландском графстве Типперери, окруженный тайной и деревьями.
Дон Гомес-Беар был удостоен звания кавалера ордена Британской империи, хотя за что именно — никто никогда толком не объяснил. Пенсионные годы он провел в Севилье и Мадриде, играя в бридж и гольф. Когда один британский журналист спросил его, что он делал во время войны, он с изысканной вежливостью ответил: «Мне очень жаль, но есть темы, которые я обсуждать не имею возможности».
16 декабря 1947 года сэр Бернард Спилсбери, светило судебной медицины, поужинал в одиночестве в клубе «Джуниор Карлтон», затем отправился в свой кабинет в лондонском Университетском колледже, запер за собой дверь, открыл кран бунзеновской горелки и покончил с собой, отравившись газом. В последние годы ему все яснее становилось, что его ум притупляется; он начал делать ошибки, а ошибок сэр Бернард не терпел. Ученый, исследовавший, объяснивший и каталогизировавший многие тысячи смертей, не оставил записки, которая объяснила бы его собственную смерть. Его друг Бентли Перчас, коронер, произвел вскрытие тела Спилсбери и констатировал самоубийство: «Его разум был не таким, как в прежние годы».
Жизнерадостный коронер в 1949 году стал командором Ордена Британской империи, а в 1958 году он был удостоен рыцарского звания. В следующем году Перчас вышел на пенсию, после чего только и делал, что выращивал свиней да слушал оперы Гилберта и Салливана. Писать мемуары он не хотел: «Всякий раз, когда я что-нибудь рассказываю, мне кажется, что я начинаю греметь костями скелета у кого-нибудь в шкафу». Это в полной мере относилось к его роли в операции «Фарш». Сэр Бентли Перчас умер в 1961 году после того, как упал с крыши, где чинил телеантенну. Весьма характерно, что сэр Бентли, проведя около 20 тысяч посмертных дознаний, оставил после себя маленькую посмертную тайну: коронер, занимавшийся его случаем, не смог установить, когда произошел сердечный приступ, от которого он умер: до или после падения с крыши.
Адольф Клаус, шпион из Уэльвы, тоже не хотел рассказывать, что он делал в военные годы, — правда, по несколько иным причинам. В конце войны воздаяние немцам, занимавшимся шпионажем, распределялось неравномерно. Луис Клаус был обвинен в шпионаже, поскольку его рыболовные суда использовались для слежения за кораблями союзников, и провел два безотрадных года под домашним арестом в деревушке Кальдес-де-Малавелла в Северо-Восточной Испании. Дон Адольфо, игравший в абвере намного более важную роль, никакого наказания не понес. «Его жена была дочерью влиятельного испанского генерала. И это его защитило». Клаус вернулся к коллекционированию бабочек и конструированию стульев, которые разваливались, если на них сядешь. Годы спустя, когда правда об операции «Фарш» начала выходить наружу, он, как истый супершпион, изобрел новую версию реальности. Его сын и сейчас настойчиво утверждает: «Он с самого начала не верил этим бумагам, потому что они слишком уж легко попали к нему в руки. Он сразу распознал обман и предупредил вышестоящих в Берлине и Мадриде, но они ему не поверили. Он считал берлинских начальников никчемными людьми, неспособными понять, что их дурачат». Густав Ляйснер, он же Ленц, возглавлявший мадридское отделение абвера, был более честен и признал поражение. В 1946 году его арестовали и допросили американцы, но затем ему разрешили вернуться в Испанию. Десять лет спустя, когда ему убедительно объяснили, что именно совершила британская разведка, он «признал такую возможность, протянув: „Schön![17]Ну, если так, я должен искренне их поздравить… Снимаю шляпу“».
Карл Эрих Куленталь, главная движущая сила абвера в Испании, был слишком занят спасением своей шкуры, чтобы заботиться о сохранении лица или признавать ошибки.
Когда здание нацистской власти рухнуло, Хуан Пухоль (куленталевский агент Арабель, он же британский агент Гарбо) продолжал изливать в письмах к своему немецкому куратору неиссякаемый поток нацистской риторики. На письмо Куленталя с выражением скорби по поводу «героической смерти нашего любимого фюрера» агент Гарбо ответил в своем обычном высокопарном стиле: «Весть о смерти дорогого вождя пошатнула нашу глубокую веру в судьбу, которая ждет нашу несчастную Европу, но его дела и повесть о его самопожертвовании спасут мир… благородная борьба, которую он начал, чтобы спасти всех нас от хаотического варварства, будет продолжена».
Куленталь сообщил своему звездному агенту, что намерен скрываться. Теперь их роли диаметрально переменились. «Если Вам будет грозить какая-либо опасность, дайте мне знать, — писал ему Пухоль. — Без колебаний извещайте меня обо всех Ваших трудностях. Сожалею лишь о том, что не нахожусь рядом с Вами, чтобы оказать Вам реальную помощь. Наша борьба на нынешней стадии не окончится. Мы вступаем во всемирную гражданскую войну, которая завершится распадом враждебных нам держав». Все это составляло часть изощренной игры, целью которой было выяснить, собираются ли уцелевшие сотрудники немецких разведывательных служб создать после войны некую подпольную нацистскую сеть. После поражения немцев Куленталь бежал из Мадрида, тщательно уничтожив документы абвера, и под вымышленным именем укрылся в Авиле к западу от столицы. Британская МИ-5 послала Пухоля, чтобы тот нашел его и выяснил, что собирается дальше делать человек, который был гордостью мадридского абвера. Пухоль отыскал Куленталя в Авиле и постучался в его дверь. «Куленталь, вводя Гарбо в свою гостиную, был переполнен чувствами». Они проговорили три часа, в течение которых Пухоль усердно притворялся нацистом-фанатиком. «Куленталь не оставил у него сомнений в том, что не только по-прежнему верит в подлинность Гарбо, но и смотрит на него как на супермена».
