Викорн подался вперед и повернул револьвер так, что рукоятка смотрела в мою сторону, а ствол — в его.
— Убей меня, если хватит духу. У тебя есть право — моя вина в том, что погиб твой напарник.
Я обернулся на мягкие шаги. У этой молодой женщины черные волосы были коротко острижены, почти под мальчика, в каждом ухе по три серьги. Она носила джинсы и черный топик на завязках, который не скрывал изящной татуировки — цветка хризантемы над правой грудью. Сначала я решил, что это одна из его дочерей, но потом вспомнил слух, что такая татуировка есть у Да — четвертой mia noi, младшей жены полковника. Она скользнула взглядом по гигантскому револьверу, поклонилась мне и, отметив степень опьянения мужа, презрительно фыркнула и довольно резко спросила, что нам подать — чай или спиртное. А если ничего не надо, она бы хотела, чтобы шофер Викорна отвез ее в город, где у нее назначена встреча с подружкой. Полковник раздраженно разрешил ей воспользоваться машиной и водителем, и мы проводили ее взглядом, пока она шлепала босыми ногами к двери. Полковник сделал неопределенный жест рукой.
— Ошибка. Я динозавр, Сончай. Проглядел, как изменилась наша страна. В прежние времена, когда брали в дом mia noi, все, что требовалось, — кормить ее и ее семью и подарить ей одного-двух детей. А теперь, — он покачал головой, — ей требуется самосовершенствование: я плачу за уроки у парикмахера, стилиста, за бесконечные занятия аэробикой и новейшие интернет-программы. Заявляет, что дома сходит с ума от скуки и намерена завести свое интернет-кафе. Такое впечатление, что ей вовсе не хочется иметь детей. Говорит, что мы заключили с ней сделку, своего рода договор: она отдает мне свое тело всякий раз, когда у меня хватает на это сил, она остается мне верной, а я взамен финансирую ее. Эта женщина — живое слияние Востока и Запада.
— Сделка не из худших.
— Понимаю. Но куда подевалась романтика? Она меня даже не боится. Видел, как она посмотрела на револьвер? Словно хотела сказать: «Старикан опять играет в свои игрушки». А вчера заявила: «Будешь вечером заниматься со мной сексом, или мне можно посмотреть футбол?» С каких это пор наши женщины помешались на футболе?
— Уже давно. Могу засвидетельствовать, что многие из них предпочитают футбол сексу.
— Она самая честолюбивая и наименее довольная из всех моих жен. Неужели эмансипация — это когда женщина испытывает постоянное чувство неудовлетворенности? Что это за мир? Мне что-то не хочется больше в нем маяться. Так ты отправишь меня в следующую инкарнацию или нет?
Когда я потянулся за револьвером, Викорн напрягся, но не двинулся с места. Я проверил барабан — патроны были на месте. Выходит, он не шутил, всерьез хотел, чтобы я его убил.
— Решил, что я валяю дурака?
— Нет. — Я защелкнул ствол и положил револьвер на место. — Но есть по крайней мере один человек, который усомнится, что оружие было заряжено, когда я стану рассказывать эту историю.
— А откуда тебе знать, что патроны не холостые? Ты, дружок, слишком много времени провел с агентом ФБР и сам стал мыслить по-американски. Честь есть честь.
Он зажал револьвер в трясущихся руках и нажал на спуск. Пуля проделала в окне дыру, на грохот со всех четырех сторон сбежались телохранители. Не выпуская оружия из рук, полковник мотнул головой, отсылая их обратно. И с громким стуком положил револьвер на стол. У меня в ушах все еще отдавалось эхо выстрела, на пробитой панели окна появилась трещина в виде молнии, на пол со звяканьем сыпались осколки. Не могу сказать почему, но этот случай только укрепил мою любовь к боссу.
— Не понимаю, с какой стати я построил дом в стиле белых. В юности я увлекался Западом. Зато теперь понимаю, как сильно мы обманулись. Взгляни на это идиотское окно! Какому придурку пришло в голову соорудить в тропиках стеклянную стену? Куда лучше маленькие окна со ставнями, высокие потолки, тиковые стены и минимум света — возникает ощущение пространства, где можно жить и дышать.
Викорн отвернулся и, разглядывая рыбаков, слегка наклонил голову. Я отчетливо слышал его мысли: он разговаривал с братом и признавался, что куда лучше вести образ жизни простого рыболова. А брат советовал ему не путать сентиментальность с нирваной. Викорн снова обратил на меня внимание и беспомощно скривил лицо.
— Слышал? Он совершенно безжалостен. Не дает ни на чем успокоиться.
Полковник тяжело поднялся из кресла и поманил меня за собой. Мы оказались в маленьком домашнем кинотеатре, где перед гигантским телевизионным экраном стояли штук двадцать кресел. Он велел мне сесть, ушел минут на пять и вернулся с видеокассетой.
— Я, естественно, сделал копию.
Полковник наклонился с таким усилием, словно был старше лет на десять, вставил кассету в проигрыватель, и в ту же секунду на экране появилось черно-белое зернистое изображение — белая блондинка славянской наружности. На ней были джинсы и облегающая майка. Женщина оживленно улыбалась, явно стараясь привлечь внимание кого-то, кто оставался вне поля зрения объектива. Она кивнула в ответ на какую-то фразу и принялась раздеваться. Первой исчезла майка, открыв черный бюстгальтер и золотой стерженек, наискось пронзающий пупок. Женщина коснулась его пальцами и, сложив губы буквой «о», облизнула их кончиком языка. Нагнулась вперед и расстегнула бюстгальтер. Поводила торсом так, что затряслись груди. Но затем нахмурилась и снова послушно кивнула — стало ясно, что зрители остались недовольны. Джинсы она расстегнула с более серьезным выражением лица. Теперь на ней остались только стринги. Однако и это показалось зрителям недостаточно эротичным. Немного растерявшись, она сняла и их и, голая, не спуская ладоней с бедер, ждала дальнейших приказаний. Удивленно подняла над головой руки и на несколько секунд застыла в такой позе. Явно демонстрируя пупок.
Викорн остановил пленку и насмешливо посмотрел на меня. Если не считать цвета кожи, женщина фигурой удивительно напоминала Фатиму. Полковник снова нажал на кнопку воспроизведения. Повинуясь приказу, блондинка опустила одну руку и стала соблазнительно поглаживать золотой стерженек: то вдоль, то вокруг, изображая своеобразную комбинацию мужской и женской мастурбации.
Потом легла на стоявшую позади нее кровать, вытянулась во весь рост, и вновь доминирующей деталью на экране стал золотой стерженек. Язык жестов ясно свидетельствовал, что как только она прекращала его ласкать, сразу же получала от клиентов замечание. Но вот она перевернулась на живот, и в ту же секунду две гигантские черные руки схватили ее запястье и прикрутили лентой к металлическим прутьям в голове кровати. Другим запястьем занялись белые руки с филигранным браслетом, привязав его с противоположной стороны. Женщина полузакрыла глаза, убедительно изображая страсть. Теперь камера снимала только ее лицо и верхнюю часть тела. И о том, что с ней совершали половой акт, можно было судить только по ее мимике. Вдруг выражение лица изменилось. Я понял, что она испытала сильное физическое потрясение, и после первого удара кнутом на щеку брызнули капельки крови. Я крикнул Викорну, чтобы он остановил магнитофон.
