Я признателен Дэвиду Джайлеру за его бесценные замечания, а также Дугласу Мэйсу, который научил меня всему, что я знаю о камнях падпарадша.[1]
Немногие среди людей достигают Дальнего Берега. Остальные же только суетятся на здешнем берегу.[2]
Гаутама. Дхаммапада. Сутра 85.
Третий вид страдания и боли, которую испытывает в этом состоянии душа, обусловлен тем, что встречаются крайности — божественное и человеческое.
Темная ночь души.
Боб Дилан.
Бессменно на сторожевой башне.
Глава 1
Наш век — век нарастающего психоза. Я готов, фаранг, простить тебе твою психическую неуравновешенность, если ты простишь мне мою. Но об этом позже. А сейчас я в седле мототакси и с грохотом несусь в сторону сой 4/4, что рядом с Сукумвит, где произошло славненькое — просто мечта — убийство. Мой босс, полковник Викорн, позвонил и сообщил приятную новость: он желает, чтобы дело расследовал я, потому что жертва, как говорят, некий супербогатый, суперзнаменитый американец из Голливуда, и он не хочет, чтобы это убожество, детектив Сукум, напортачил с прессой. К детективу Сукуму мы еще вернемся. А пока, фаранг, если нет возражений, нарисуй меня в своем воображении: тропический ветер силой восемь баллов[4]треплет мне лицо так, что из глаз текут слезы, в ушах щекотно, и я несусь в наш самый знаменитый район красных фонарей, где меня поджидает внушительный по размеру, но совершенно мертвый человек с Запада.
Я приближаюсь к цели. Мотожокея почти не приходится торопить: он, чтобы не попасть в пробку на перекрестке Четвертой сой с Сукумвит, сворачивает на тротуар, лавирует между длинными рядами торговцев едой, активно насыщающих только что проснувшихся шлюх с площади Нана (время около одиннадцати утра), проносится между продавцом манго и фонарным столбом, привычным прыжком возвращается на мостовую так, что седло крепко поддает под зад, и, наконец, чтобы свернуть в переулок (тоже под номером четыре), притормаживает. Невольно задумаешься: что означают две четверки: если их сложить, получится счастливое число «восемь», но, согласно поверьям жителей Гуанджоу, которые в качестве необходимого составляющего глобализации завоевывают весь мир, две четверки символизируют двойную смерть.
Ну вот мы и у цели. Две патрульные машины и фургон судмедэкспертов приветствуют вас своим видом в это прекрасное утро на стоянке у дома, где сдают дешевое жилье.
И еще меня ждет Лек, мой длинноволосый помощник — катой, то есть транссексуал, который для решающей операции по смене пола то ли еще не набрался мужества, то ли не собрал достаточно денег. Не глядя в мои неестественно блестящие глаза (я медитировал всю ночь), он сообщил вполголоса, что детектив Сукум прибыл до меня и уже сторожит труп как свою собственность.
Старина Сукум на ползвания выше меня, и в деле продвижения по службе мы с ним конкуренты. Как лесной плотоядный зверь, он склонился над жертвой с таким видом, словно убийство — дело его рук. Но разве можно его винить? Профессиональному риску заболеть некрофилией подвержен каждый, кто служит в убойном отделе. И теперь я не сомневался, что мой конкурент распустил слюни над богатым трофеем, словно наткнулся в канализации на алмаз Кохинор. Согласно шкале ценностей, которую нам привили в курсантской школе, это убийство с любой точки зрения можно было назвать «руанг яй» — значительным. Мне стало интересно, как Сукум воспримет мое обременительное присутствие. Наверное, удастся огорошить его.
Лек провел меня мимо будки охранника на парковочном этаже, одновременно служившей входом в десятиэтажный дом с квартирами ниже среднего, построенный в спешке пятнадцать лет назад с целью нажиться на сексуально озабоченных белых мужского пола лет за сорок. Это был беспроигрышный бизнес-ход: за первые три года дом окупился, а затем превратился для своих хозяев в медовую реку. Краска на стенах вздулась и местами отслоилась, обнаружив белую штукатурку; повсюду попадались надписи: «Шел бы ты, фаранг, куда подальше» (на тайском), «Сарли, мне было с тобой так хорошо прошлой ночью» (на английском).
Кабина лифта оказалась совсем крошечной — даже такие некрупные люди, как мы с Леком, оказались в ней в смущающей близости. Столкновение ароматов нашей парфюмерии выдавало наши ориентации: Лек не мелочился — пользовался духами «Шанель № 5», которые выклянчивал у моей матери Нонг, а я — мужественным, типа «в плен не беру», эксклюзивным одеколоном от Армани.
— Возможно, это случай для агента ФБР, — предположил я в лифте.
— Бедняга застряла в Виргинии, — ответил мой помощник. — Сломала руку во время боевой тренировки. Дралась одновременно с двумя инструкторами. Оба, конечно, проиграли, а она так и не смогла сделать между ними выбор, потому что все еще влюблена в меня. Только не говори ей, что я тебе рассказал про это.
— Кимберли? Неужели?
— Она прислала мне письмо по электронной почте.
Кимберли Джонс, агент ФБР, — моя приятельница и приятельница Лека. Впрочем, больше Лека, чем моя. Это долгая история. Мы расследовали вместе с ней несколько случаев международного характера, и она влюбилась в моего помощника. Этот факт смутил ее до чертиков: не стала ли она, благодаря любви к транссексуалу, лесбиянкой? Боюсь, фаранг, в твоей культуре мало найдется такого, что позволило бы разобраться в этой головоломке. Вот она постоянно мне и звонит.
Коридор на четвертом этаже привел нас к номеру 422, где стояли двое полицейских в форме.
Они расступились, пропуская нас в квартиру, где уже ждал дородный американец ростом не меньше шести футов. Он полусидел (или полулежал — как тебе удобнее представлять, фаранг) на кровати в одних гигантских шортах, поверх которых, словно требуха в лавке мясника, вывалились его внутренности. (Кровать была настолько узкой, что кое-что даже свешивалось на пол — оставалось только удивляться, как он здесь умудрялся заниматься сексом.) Трагедия этого центрального персонажа настолько приковывала внимание, что мелкие тайские полицейские с командой судебных экспертов казались чем-то вроде греческого хора.
