ее счастливой.
* * *
Дом детства и юности встречает меня тишиной, до боли знакомым интерьером и запахом чистящих средств. Я не понимаю, как жил здесь столько лет почти один, сходя с ума из-за тоски по маме. Все в этом доме осталось неизменным: светлый кафель, кухня в стиле прованс, подушки в голубых незабудках. Ничего не изменилось, кроме двух людей, которые стали друг другу чужими.
– Папа? – На этот раз я не утруждаю себя стуком, хватит этого делового стиля общения.
Его кабинет теперь выглядит иначе: неудобный диван заменен ортопедической кроватью с кучей медицинских приспособлений. Я не знаю, спит ли он вообще в своей спальне или постоянно находится здесь. Его личная медсестра живет в нашем доме на первом этаже на случай чрезвычайных ситуаций. Я настоял на этом несколько лет назад, понимая, что не смогу добраться до Бристоля в кратчайшие сроки, чтобы помочь. Папа до сих пор ворчит при каждом удобном случае, что он абсолютно здоров и ему никто не нужен.
– Привет, – отвечает отец, сидя за своим столом и сортируя таблетки. Он выглядит неплохо, и это меня радует. В руках сохраняется дрожь, которая, наверное, уже никогда не уйдет, но лицо выглядит спокойным и расслабленным.
– Ты не удивлен. Я настолько предсказуем?
– Мы выиграли тендер, – не отрывая взгляда от таблеток, произносит он.
– Это я и хотел тебе сообщить.
– С каких пор это нельзя сообщить по телефону? Садись и расскажи мне истинную причину своего визита. – Наконец-то папа фокусирует свой взгляд на мне. На его лице играет такое странное выражение, словно он скрывает ликование от какой-то победы. Морщинки вокруг глаз становятся намного глубже.
Почему мне кажется, что он знает, зачем я здесь?
Я сажусь напротив него, кладя сплетенные в замок руки на стол. Перебирая в голове мысли, не могу найти нужной фразы, чтобы начать диалог. Папа смотрит на меня все тем же взглядом, сбивая с толку.
Сделав глубокий вдох, я твердо произношу:
– Прости меня, папа. Я очень тебя люблю.
Он сводит свои брови, отчего на лбу вырисовывается точно такая же морщинка, как у меня, которую так любит разглаживать Бель. Интересно, делала ли мама так же?
– Почему ты извиняешься, сынок?
– Потому что я был слишком слеп все эти годы и не понимал того, что ты делал для меня. Не хотел видеть, что тебе тоже одиноко и больно. Легче было тонуть в собственной ненависти к себе. Грубить тебе. Принижать твои заслуги. Не гов…
– Прекрати, – отрезает он. – Ты был ребенком, подростком. Я тот взрослый, который должен был заботиться о тебе, а не наоборот. Мы оба пренебрегли друг другом. Я не могу претендовать на звание отца десятилетия, но хочу, чтобы ты знал: единственное важное, что осталось в моей жизни, – ты. Возможно, тебе кажется, что для меня имеет огромную роль наша компания, но нет. Мне просто нужно было построить настолько крепкий фундамент, чтобы, не имея двоих родителей, ты все равно крепко стоял на ногах. И нет, я не сомневаюсь, что ты и сам бы многого добился. Это видно по тому, как компания процветает и выходит на новый уровень с тобой во главе. – Он прерывается, делая глоток воды. – Мы похожи больше, чем ты думаешь. Оба позволяем нашим страхам брать власть. Оба слишком долго живем прошлым. И оба… слишком сильно любим молча.
Я медленно киваю, пытаясь выровнять сердцебиение.
– Я не хочу больше молча тебя любить, папа. Достаточно того, что мне никогда больше не удастся поговорить с мамой, обнять ее и попросить быть рядом. Но… ты нужен мне. Не как владелец компании, а как отец. У нас еще есть время.
Трясущейся рукой папа старается быстро смахнуть слезу, но у него не выходит. Слишком сильная дрожь не позволяет ему достигнуть своей цели. Он отворачивается, пытаясь скрыть эмоции.
– Не стыдно показывать свои чувства. Не стыдно иногда быть слабее. Мужчина – это не тот, кто не плачет, это тот, кто знает, как признавать свои ошибки. Слезы смывают грязь, накопившуюся в душе.
– Когда ты стал таким взрослым и умным? – усмехается он.
Я задумываюсь над его вопросом дольше, чем положено. Но лишь один ответ всплывает в голове:
– Когда встретил ее, а затем потерял. Это была самая большая моя ошибка, – сиплым голосом произношу я.
– Но она вернулась, не так ли? – На лицо отца возвращается то странное победоносное выражение.
– Как ты понял? – Я начинаю прокручивать в мыслях свое поведение в последние недели или случайные диалоги с ним, которые могли бы навести его на эту мысль. Но неожиданно что-то другое всплывает на первый план.
«Директор этой разваливающейся академии каждый год устраивает благотворительный вечер. Было бы неплохо, если бы наша компания поучаствовала в нем».
«Однажды я оказал услугу вашему отцу».
«Я знал, что она доставит мне проблем».
– Ты знал, – с круглыми глазами говорю я. – Нет, даже не так. Это ты помог Бель поступить.
Папа поднимает ладони и качает головой:
– Ты недооцениваешь талант этой девушки, раз считаешь, что я помог ей поступить. Она заслужила это место по праву. Я лишь заставил нужных людей обратить на нее внимание.
– Но… – В моей голове происходит полный бардак. Уйма вопросов пытаются перекричать друг друга. – Я не понимаю. Почему ты ничего не сказал мне? Я просил тебя узнать в академии, сможет ли Бель туда поступить, но ты сказал, что это невозможно. Наш врач, который лечил ее, уверял меня, что она никогда не сможет танцевать. В итоге Бель учится и танцует. С трудом, но танцует. Почему ты не рассказал мне? – Я качаю головой в полном недоумении.
– Потому что вам нужно было это время. Тебе требовалось повзрослеть и стать сильнее для нее. Если бы вы сразу сошлись, ничего бы не изменилось. Когда-нибудь вина сожрала бы тебя изнутри, не оставив ничего. Это могло случиться через пару лет или спустя долгие годы, когда вам было бы по сорок, и вы бы превратили свою любовь в ненависть из-за того, что зря потратили друг на друга столько лет жизни. Тебе кажется, что ты сделал большую ошибку и причинил ей боль, когда ушел. Но посмотри на это с другой стороны: она бы продолжала доставать тебя из этой ямы сожалений из раза в раз, но не факт, что вы не оказались бы в ней вместе.
– Но ты сам однажды сказал мне держаться за нее, если она мой плот. А я отпустил…
Папа запрокидывает голову
