лес. Здесь как в аду.
Она, как-то удивительно не захмелевшая от щедрого глотка спирта, поняла его правильно, но не удержалась и сказала:
– Что создать мог Господь, кроме рая?
Он промолчал.
– Это Борхес, – сказала она. – Рассказик называется Роза Парацельса.
Борхеса он тоже ещё не читал. Потому сказал:
– Я не верю в Бога. Так меня учили в хорошей советской школе.
Надо признать, он не сказал: Господа.
Она посмотрела на него с уничижительным сожалением. И зря, ведь он не лукавил, в прямом отличии от неё: ведь она таки уже понимала, что её учеником этот ангел не станет (но одно дело понимать, другое – хотеть, чтобы стал).
Он – тоже хотел. Например, посмотреть в её личико. Но не мог: на её сморщенных (почти старушечьих) щеках лежат блеклые снежинки. Мироздание вокруг них было насквозь неправильным.
Преисподняя Царства Божьего, населянтами коей они являлись.
Он хотел посмотреть в её личико, но не стал себя (в прямом отличии от неё) себя заставлять. Он не был совсем уж плох. Хотя она сейчас так попробовала о нём думать. Разумеется, у неё не получилось. Ведь это означало: расписаться в совершенной обоими мерзости.
«Так: денди, демон, архангел с трубой – он всё, что вам угодно, только в тысячу раз пуще, чем хотели вы. Игрушка, которая мстит за себя. Objet de luxe et d’art – и горе вам, если это objet de luxe et d’art (предмет роскоши и искусства, прим. моё) станет вашим хлебом насущным!
– Невинность, невинность, невинность! —
Невинность в тщеславии, невинность в себялюбии, невинность в беспамятности, невинность в беспомощности…
Есть, однако, у этого невиннейшего и неуязвимейшего из преступников одно уязвимое место: безумная – только никогда не сойдёт с ума! – любовь к няне. На этот раз навсегда исчерпалась вся его человечность.
Итог – ничтожество, как человек, и совершенство, как существо.
Из всех соблазнов для меня я бы выделила три главных: соблазн слабости, соблазн бессилия – и соблазн Чужого.» (Цветаева. Москва. 1918–1919)
Марина Ивановна была права: он был (здесь) – Чужим. А геологиня была – Здешней. Он сказал:
– Пошли отсюда.
Она подумала:
– Грубо. И глупо.
Он почти услышал. И почти сказал (в ответ):
– Извини.
Хорошо, что не сказал. Она бы извинила. Они помолчали и – «пошли»: штампованные аргументы, которыми она «пошагово пошагали» из преисподнего леса, были донельзя пошлы. И это было (как и всё в этой истории) невыносимо пошло: выйти у них не получалось!
Весь мир (казалось бы) – стал преисподним лесом: куда бы они не шли (проваливаясь в снега веков) – они не шли никуда.
Правда, они этого не замечали. На деле они только-только пришли к консенсусу – выходить (геологиня вынуждена была согласиться: искренности между ними – даже не смотря на нелепый секс или благодаря нелепому сексу – не будет); они только-только собрались выйти, и это «собирание» заняло какую-то бесконечную секунду…
И продолжало «занимать» – всё ту же бесконечную секунду. В которой распад Царства Божьего СССР – уже начался: они могли бы никуда и не выходить! Их присутствие или их отсутствие при распаде – ничего не значили.
Они оба были столь же ничтожны, как и эта бесконечная секунда. Можно было бы сказать, что их личное свидомитство (лукавство, самооправдание, корысть и похоть) – тоже добавило пушинку, что переломила-таки спину верблюда (и это будет чистая правда).
Но можно было и не говорить.
Я скажу страшную вещь. Мария На-Заре, иногда являющаяся ипостасью Царицы Небесной (держащей Покров свой над страною моей) – она, в земной своей реальности, ярая и не слишком умная противница СВО: аргументы, которыми она оперирует, у всех противников СВО на слуху, они столь очевидны и столь же очевидно опровергаются.
Делать этого (опровергать) – я не буду. Тратить на это время – тоже «умножать» бесконечную секунду: они лежат в плоскости человеческого выживания. Решается (сейчас – и в СВО, и не только): превратиться ли человечество в огромных постмодернистский муравейник псевдо-личностей, или же – совершит невозможное: вернётся к «построению» Царства Божьего.
Которое «построение» – ещё более (не)возможно, чем (не)возвращение к нему.
Что поделать: нас же интересует только не-досягаемое и не-обходимое: иначе нас не то что не будет; быстро установится, что нас (русских вселюдей) – вообще никогда не было (ни вчера, ни сегодня, ни завтра…
Ни до Сотворения мира, ни после Апокалипсиса и Страшного суда.
Еще раз спрошу: видывал ли ты, читатель, настоящий зимний лес? Если да – понимаешь: там – не до видений (пограничных восприятий), и всё же – и там они есть или «должны быть»; если в Адлере было тепло и солнечно, и Мария На-Заре легко шла ко мне (моему Перельману) из пены морей…
Но «это» – тогда: тогда ещё не было псевдо-успеха ВСУ под Харьковом.
Какие-такие пограничные видения, когда в реале Сети вовсю разгоняется фейк «поражения» (становясь реальностью для миллионов людей)… Но ведь и сейчас видения – есть: если есть вера; но – тогда и видения не нужны.
Не мне решать о нужности. Знаю другое. Тогда, в более чем тридцатилетней давности зимнем лесу позднего СССР, никакой лёгкости не было и быть не могло; будем считать – псевдо-успех ВСУ (под Харьковом) состоялся точно так же, как псевдо-разрушение Божьего Царства (на карте СССР)…
Ни вчера, ни сегодня, ни завтра никто и ничто не способно разрушить Божье Царство.
И всё же: мои геологиня Маргарита и мой «падший» ангел застряли в бесконечной секунде: в шеоле (иудейском аду – где нет ни богов, ни героев, ни демонов; смерти и бессмертия – тоже нет: это и есть настоящий ад); эта секунда – не только для них: она могла стать со-бытие’м для всех.
И это было хорошо. Мне обязательно следовало оказаться здесь, чтобы понять: отчего Мария – противница СВО (в одной из своих земных ипостасей – нынешней; Роксоланы, Хелги, Дульсинеи и прочая-прочая-прочая внутренние и внешние свидомиты) – это прошлое): а ведь
