со временем я понял, что дух его витает рядом. Я не могу его увидеть или услышать. Но ощущаю его поддержку. Уверен, что твой отец также поддерживает тебя.
Мой пленитель задеревенел. Нет, он категорически не был готов к откровениям. Вот как прорабатывать его комплекс, если пациент идет в отказ?!
— Ты историю дальше расскажешь? — злобно бросил, наконец, Ицкагани.
— Нет, — буркнул я расстроенно. — Завтра расскажу!
И спешно добавил:
— Если лепешку принесешь!
Потом демонстративно отвернулся. Имачата тоже ушел, не прощаясь.
Нда, проблемы с отцом налицо. Полная неготовность говорить о нем из ниоткуда не возьмется. А с другой стороны — такой нарочитый публичный культ отца. Загадка, однако. Хотя, я не удивлюсь, если днем Ицкагани украшает череп папаши перьями, а по ночам — плюет ему в пустые глазницы. Эх, мне бы больше информации! Сейчас имачата видит во мне врага, потому что я мешаю ему идти по пути, который начал отец. А мне надо изменить эту оценку. Вот если бы я как-то смог примирить его с отцом — то стал бы соединяющим звеном. Не врагом, но другом и помощником.
…Утром третьего дня меня разбудила лепешка, шлепнувшаяся в аккурат на лицо. Всё тело задубело от холода. Но есть хотелось сильнее, чем спать.
— Про индюка? — спросил я имачату, дожевывая последний кусок.
Тот молча кивнул. И я поведал ему, что колдун-людоед оказался еще и оборотнем. Индюк просил того превратиться в разных зверей: от ягуара до червячка. Которого индюк и склевал. А все богатства колдуна достались младшему сыну. Который женился на дочке каконци и стал знатным человеком, которого любят боги.
— А, если бы отец оставил ему не индюка, а дом и поле, то младший так всю жизнь и прожил простым земледельцем, — добавил я многозначительно от себя.
Понял ли Ицкагани мой намек — фиг знает. Он по-прежнему не проронил ни звука. А потом вдруг спросил:
— А как ты ощущаешь присутствие духа отца?
— Ну, — я слегка растерялся, ибо не проработал эту ложь с должной тщательностью. — Это… Это лучше всего заметно, когда остаешься один. Сначала вокруг пустота, а потом — словно невесомое одеяло тебя обнимает. Я бы ни за что не выжил в Крыле без помощи отца. Мне кажется, что он приводит ко мне хороших людей. И еще предупреждает об опасных.
— Ну, обо мне-то он тебя не предупредил, — хмыкнул Ицкагани.
— Кто знает, — пожал я плечами. — Может быть, ты как раз неопасный.
— Ха! — рассмеялся мой пленитель холодным тоном.
И ушел. На этот раз он не возвращался до самого вечера. Только на закате над ямой появилась рука с лепешкой — большой, пышной, не то, что прежние.
— Есть еще сказка?
— За лепешку-то? Найдется! — я на самом деле подготовился за день и приступил к рассказу, едва только плата шлепнулась в протянутые руки.
— В горах, у небольшого прозрачного озера жил рыбак. Он выточил красивые крючки из раковин, которые когда-то принес в горы с берега моря. И этими крючками он каждый день вылавливал из озера большую жирную рыбу. Которой и кормил своего сына. Так прожили они много лет: сытно и счастливо. Только Чужой не дремлет. Метнул он свои ядовитые дротики в отца — и свалила того страшная болезнь. От которой рыбак и помер. Сын долго горевал. А потом взял отцовские крючки и пошел на озеро. День кидал их в озеро, второй кидал — не ловится рыба. Не знал мальчик, как ловить рыбу, не научил его отец своим секретам. Он уже принялся есть корешки, семена, даже траву жевать начал. А рядом в озере плескалась рыба — больше и жирнее прежнего!
— И вот однажды, — продолжил я. — С низин в горы пришел незнакомец. Увидел он озеро, обрадовался и полез в сумку. У него тоже были крючки на крепкой веревке. Закинул незнакомец их в воду — и поймал рыбу. Такую большую, такую жирную, какой мальчик никогда раньше не видел! Пошел тогда мальчик к незнакомцу…
— Дурацкая сказка! — рявкнул он и развернулся прочь.
— Знаешь что? — крикнул я в сердцах ему в спину. — Да, может быть, с твоей точки зрения, я и камень на пути. Только вот ты так сильно увлекся борьбой с камнем, что сам не видишь, что весь путь перекопал! И сам идешь совсем в другую сторону!!!
Последнее я уже орал в исступлении, надеясь, что мои слова достигнут ушей хозяина Черного Урочища. А потом вгрызся зубами в лепешку.
Кажется, это фиаско. Последний мой крик был жестом отчаяния. Удар в лоб, грубый, безыскусный. Мало кто слушает прямые утверждения, да еще и поданные в такой форме. Я вздохнул и уселся в грязь. За три дня окончательно плюнул на гигиену — оказывается, к такому привыкаешь довольно быстро. Особенно, когда нет выбора.
Кажется, в эту ночь я все-таки заснул. Понял это, потому что внезапно проснулся. Проснулся… даже не знаю от чего. Небо над головой было черно-звездным, округа решительно спала и не шумела. Даже ветер стих. И в этой застывшей тишине — шорох. Предельно тихий — такой как раз и будит ночью. Иной раз и крики можно проигнорировать, а тихий шепот вдруг заставляет подскочить! Что такое тихий таящийся шорох кромешной ночью? Да чистый ужас! Я вжался в стену, сердце мое бешено колотилось — дикое австралопитековое сердце, бессознательно боящееся тихого шороха в ночи.
— Большой Человек, — тихо шепнула ночная чернота. — Ты тут?
Я едва не закричал! От облегчения, от радости — похолодевшее тело окатила волна жара.
— Тут! — свистящим шепотом заорал я, еле удерживаясь от настоящего крика. — Я тут, Сын Обезьяны!
В одной из ячеек решетки появилась голова. Совершенно черная, только белки глаз слегка мерцали, как две дополнительные звезды в моем клетчатом небе. Это, конечно, был Сын Обезьяны, чертов экониндзя, способный пролезть где угодно и чурающийся мясной еды! Только он называл меня так — Большой Человек, избегая официального титула.
— Я знал! Я верил, что ты сможешь до меня добраться! — слезы счастья текли по моим грязным щекам, и я даже не пытался это скрыть.
Как же это приятно: знать, что о тебе не забыли, тебя не бросили!
— Тише, прошу! — шикнул на меня безрод. — Извини, что поздно: луна только что зашла за гору, было слишком светло.
— Что там, в Излучном?
— Смятение, — коротко ответил Сын Обезьяны. — Все перепуганы, вожди и твои помощники беспрерывно совещаются. Но ничего не могут решить. А Черный Хвост носится по селению с копьем и грозится всех убить.
— Прям всех? — я не смог
