такую минуту сказать, как вовлечь Каталину в беседу и разрядить тяжелый для обеих дискомфорт. Но, пробыв пару недель в обличье Кристобаля, я научилась ценить молчание. Я сделалась гораздо более склонной к созерцательности и самоанализу.
– Ты очень хорошо выглядишь, – произнесла Каталина. – Совсем как другой человек.
– И тебе очень к лицу розовый, – ответила я.
– Спасибо.
Я скрестила лодыжки и сцепила руки на коленях. Кто-то вошел в дверь, и Каталина беспокойно встала.
– Я дома! – донесся из передней голос Анхелики.
Каталина в панике уставилась на меня, явно не зная, что делать. Я осталась сидеть на своем месте хотя и ощутила, как резко застучал пульс.
– Я нашла себе чудеснейшую материю в Le Parisien, – прощебетала Анхелика, вплывая в гостиную в прелестном платье цвета мяты. Увидев меня, она едва не выронила сверток.
– Buenas tardes, Angélica[86], – поприветствовала я сестру.
Она распрямила плечи и вскинула подбородок.
– Что ты здесь делаешь?
В голове у меня внезапно сделалось пусто. И я ведь заранее заготовила речь. Я хорошенько продумала, что и как буду говорить. Но теперь это тщательно отрепетированное обращение словно исчезло напрочь с моих уст.
– Зашла в гости, – ответил за меня, вернувшись в комнату, Альберто.
За ним поспешала Росита с металлическим подносом, уставленным заварочным чайником и тремя фарфоровыми чашками. Когда она увидела меня и Анхелику в одних стенах, даже побледнела.
– Что еще она может тут делать? – заметно громче и с некоторым даже раздражением добавил Альберто.
– Ну, не знаю, – ответила Анхелика. – Может, ей надо еще денег.
– Ох, уймись уже, Анхелика. Разве мало ты нам уже доставила проблем? – Он повернулся к Росите: – Просто поставь, пожалуйста, на стол поднос и иди.
Голос у Альберто звучал уверенно и твердо как никогда. Той юношеской мягкой дружелюбности, что я наблюдала у него в кабаке, когда мы только познакомились, теперь как не бывало.
– Это я доставила проблемы?! – возмутилась Анхелика.
– А как еще назвать тот иск, что ты заставила нас подписать?
– Тебя никто не принуждал.
– Ты просто воспользовалась нашим уязвимым состоянием. Мы были сбиты с толку, обижены, сердиты.
Тут я, не выдержав, поднялась:
– Перестаньте, пожалуйста. Я пришла сюда не для того, чтобы ругаться. Я не хочу стать причиной новых ссор между вами. Точнее, между всеми нами.
– Тогда чего же ты хочешь? – вскинулась Анхелика. От напряжения у нее на лбу аж проступили тонкие жилки.
– Я пришла… чтоб помириться.
Все трое застыли в молчании.
– Я поступила нехорошо, что вас обманула. Мне следовало бы побороть свою трусость и открыто рассказать вам о том, что произошло со мной на корабле. Но я тогда была настолько зла, настолько полна ненависти и страха… – Я крепко сцепила ладони. – А потом, когда я с вами тесно познакомилась, я прониклась к вам симпатией. Гораздо позже я поняла, что ни один из вас не может быть виновен в том, что случилось с моим мужем. Ни один из вас даже в мыслях не имел причинить мне какое-то зло. Теперь я понимаю, какая большая несправедливость была совершена против вас… против всех нас. Отцу следовало бы поровну разделить между нами и деньги, и всю собственность. Ведь вы не виноваты, что он когда-то меня бросил. Теперь я хорошо понимаю, как оскорбило вас такое завещание.
– Легко говорить тебе теперь, когда ты, считай, все потеряла! – не преминула вставить Анхелика.
– Не только я все потеряла. Все мы потеряли. Но, знаете, потеря плантации какао – этой мечты, которая жила во мне столько лет, – на самом деле ничто в сравнении… – голос у меня дрогнул, – в сравнении с тем, что я потеряла семью.
Анхелика опустила глаза, тиская пальцами сверток.
– Я пойму, если вы больше не захотите меня видеть. – Избегая глядеть им в глаза, я пошарила рукой у себя в сумочке. – Я причинила вам много огорчения, сама того не желая. – Наконец я вытянула из внутреннего кармашка сумки ключ и положила на кофейный столик. – Вот вам ключ от асьенды. Можете поступить с ней так, как сочтете нужным. Я понимаю, что сейчас плантация ничего не стоит, но, может быть, однажды она может воскреснуть и начнет вновь приносить прибыль. – Я быстро смахнула с щек непрошеные слезы. – В любом случае несправедливо, если вы и дальше будете жить в этом крошечном домике.
Никто из них в ответ не произнес ни слова. Защелкнув сумочку, я торопливо вышла из их дома, питая опасения, что это, может быть, последний раз, когда я вижу брата и сестер.
Эпилог
г. Винсес, 1922 год
Какао-бобы почти уже готовы. Машина для обжарки зерен, изобретенная моей бабушкой, оказалась поистине великолепной! В Испании я никогда ею не пользовалась, относясь к ней как к фамильной ценности – как к доставшемуся от бабушки сувениру, с которого надо лишь сдувать пылинки и которым следует восхищаться как произведением искусства. Но когда ла Кордобеза послала мне ростер из-за океана, и это хитроумное устройство преодолело все опасные воды и выдержало столь непредсказуемое путешествие на борту двух межконтинентальных лайнеров, я была так рада снова его увидеть, что сразу же установила в своей новой chocolatería, и машина принялась служить мне верой и правдой.
Ко мне вернулась привычка громко напевать песенки из zarzuelas, и моя новая помощница Майра так же усвоила давнишнюю (причем прескверную) привычку Кордобезы затыкать уши ватными шариками.
Впрочем, меня это ничуть не задевает, поскольку двухлетнему сынишке Альберто, Армандито, очень нравится слушать, как я пою, а также бегать за мною по кухне, заучивая слова песенок и раз за разом выспрашивая, из чего состоят мои трюфели, которые он любит больше жизни.
– Шоколад, масло, leche[87], – то и дело лепечет он на своем детском языке.
Как же я люблю эти его круглые розовые щечки – я могу любоваться ими день-деньской!
Хотя поначалу Майра немного меня остерегалась – ведь с моей подачи ее двоюродная сестра Элиза оказалась за решеткой, – но со временем она осознала, что именно Элиза сама себе это устроила, а вовсе не я.
В мою пользу говорило и то, что именно я неназойливо подтолкнула Альберто к тому, чтобы на ней жениться. Должна признать, было это непросто. Брат далеко не сразу сумел принять решение жениться на Майре – в конце концов, на священника он учился уже долгие годы, – но, к счастью, он все же разобрался в своих чувствах и решил дать Армандито нормальную семью.
После того как во всем регионе разом обвалился весь какао-бизнес, большинство землевладельцев-французов
