src="images/i_050.jpg"/>
Цитата из послания А. С. Пушкина к декабристам
Посланий было два. Среди тех, кто вышел на Сенатскую площадь в Санкт-Петербурге 14 декабря 1825, был ближайший друг поэта – И. И. Пущин (1798–1859). Поступив в 1811 г. в Царскосельский лицей, они легко сдружились – они были поселены в соседних комнатах и вечерами подолгу разговаривали обо всем. Этот «ветреный мудрец» Пущин стал лучшим товарищем и собеседником юного поэта.
Выйдя из лицея, Пущин стал офицером, а вскоре вступил в тайное общество. Туда же он хотел позвать и Пушкина, но того как раз не было в Петербурге. Позднее Пущин, по его словам, раздумал это делать по нескольким причинам. Его друг был очень неосторожен, горяч и болтлив, водил знакомства с людьми ненадежными. Доверить ему тайну было все равно что раскричать ее. Пущин заметно замкнулся. Это раздражало его друга, поэта. Но ссора не успела последовать. Ходившие в списках стихи Пушкина были слишком обидны для властей – его выслали из столицы на южную окраину империи.
Разлука оказалась долгой, а вскоре и вечной. В конце 1824 г. Пущин узнал, что его друг сослан на безвыездное жительство в псковскую деревню, и тут же взял отпуск, чтобы в январе съездить к нему. Разговор двух друзей был очень откровенным. Пущин наконец признался, что тайное общество в столице все-таки существует, но от Пушкина из недоверия к нему это скрывают. Поэт после перенесенных испытаний был уже не тем беспечным повесой, что прежде. Он спокойно принял это известие: «Может быть, ты и прав, что мне не доверяешь. Верно, я этого доверия не стою – по многим моим глупостям».
Поздно ночью они распрощались. Пущин навсегда уехал от друга. 15 декабря 1825 г., на следующий день после поражения декабристов, будущий министр иностранных дел, князь А. М. Горчаков, лицейский товарищ Пущина, срочно привез ему заграничный паспорт, чтобы он мог на иностранном корабле бежать от ареста. Пущин отказался, посчитав это предательством своих друзей по несчастью. Другому гостю, поэту, князю П. А. Вяземскому, он передал на сохранение портфель с дорогими ему бумагами, в их числе стихами Пушкина (не политическими, а вполне безобидными). Через 32 года, в 1857-м, Вяземский вернул другу портфель в первый же день его возвращения в Петербург – город, где 15 декабря 1825-го Пущин был арестован и заключен в Петропавловскую крепость.
Пушкин не мог отплатить другу тем же и навестить его – к Пущину его не пустили бы ни в Шлиссельбургскую крепость, где тот содержался еще полтора года после вынесения приговора, ни в Сибирь, где он отбывал вечную каторгу. Поэту оставалось надеяться на то, что его «свободный глас» будет услышан и в темнице. Через полгода после высылки первых декабристов в Сибирь он пишет два стихотворения, адресованных всем им и отдельно Пущину. Он надеется переправить их с княгиней Волконской, уезжавшей в Сибирь, но той пришлось спешить, и новой встречи с Пушкиным она не дождалась.
Однако примеру Волконской скоро последовали другие жены декабристов. В начале января из Москвы на сибирскую каторгу поехала Александра Григорьевна Муравьева (1804–1832), жена декабриста Н. М. Муравьева, автора проекта конституции, которая превратила бы Россию в конституционную монархию и разделила бы ее на штаты по американскому образцу.
Именно Муравьевой Пушкин и передал два написанных им стихотворения. По словам очевидцев, поэт был очень взволнован и, прощаясь, крепко сжал руку Муравьевой. Это была хрупкая, обаятельная женщина. Декабристы называли ее «незабвенной спутницей нашего изгнания». Для всех заключенных «она являлась истинным провидением», писала в 1916 г. на страницах «Исторического вестника» (№ 11) ее правнучка А. Бибикова. «Она больше всех заботилась и помогала своим товарищам по несчастью». По словам одного из них, И. Д. Якушкина, «кошелек ее был открыт для всех».
Муравьева приехала в Читу, в то время еще не город, а заброшенное селение, где жили три сотни человек, и купила домик вблизи острога. Но вернуться из Сибири ей было не суждено. Нездоровая, сырая местность, недостаточно теплая одежда, тяготы, заботы и тревоги – все это подорвало ее силы. Она умерла, оставив мужу четырехлетнюю дочь.
Среди привезенных же ею в Читу подарков были и два потаенных стихотворения Пушкина. Первое – Пущину – он начал писать еще в 1825 г. Год спустя, 13 декабря 1826-го, он взял пять написанных прежде строк, говоривших о приезде Пущина в Михайловское, и добавил другую концовку, посвященную уже судьбе своего «первого», «бесценного» друга. Вот эти новые строки:
Молю святое провиденье:
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней!
Пущин вспоминал впоследствии: «Пушкин первый в Сибири встретил меня задушевным словом. В самый день моего приезда в Читу вызывает меня к частоколу Муравьева и отдает листок бумаги, на котором неизвестной рукой написаны были: “Мой первый друг, мой друг бесценный”. Отрадно отозвался во мне голос Пушкина».
Второе послание поэта, написанное в конце декабря 1826 или начале января 1827 г., было обращено уже ко всем декабристам. Оно начиналось знаменитыми сегодня словами:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
В многочисленных списках это стихотворение быстро разошлось среди декабристов. Оно было исполнено глубокого сочувствия к ссыльным, их семьям и их делу. На пророчество же поэта о грядущей судьбе узников:
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас встретит радостно у входа,
И братья меч вам отдадут —
поэт-декабрист, князь А. И. Одоевский ответил уверенными словами:
…Своей судьбой гордимся мы
И за затворами тюрьмы
В душе смеемся над царями.
Наш скорбный труд не пропадет,
Из искры возгорится пламя.
Их скорбный труд не пропал. Много лет спустя другой русский революционер, В. И. Ленин, взял последнюю строчку из стихов Одоевского эпиграфом для подпольной газеты «Искра». Его партия, в конце концов, разожгла из искр недовольства Октябрьскую революцию. Темницы рухнули, но возле руин не было ни радости, ни свободы. Там ждали ненависть и гнев. В России начиналась великая Гражданская война. Во глубине сибирских руд вновь предстояло открыться тюрьмам.
Война есть продолжение политики иными средствами
1832 г.
Эта лаконичная, жесткая фраза прусского генерала и военного теоретика Карла фон Клаузевица (1780–1831) в свое время шокировала многих. Это была одна из ключевых фраз его емкого философского труда «О войне», увидевшего свет
