ее, немного смешав приветственную речь. И только после паузы Эпона смогла продолжить:
– Эшлин, я хотела узнать у пэйви, куда вы отправились, но судьба оказалась ко мне благосклонна, и мы снова рядом. Мы были на допросе у инквизиции. И узнали то, что надо знать и тебе.
– Вас пытались посадить под замок? – вскинулась Эшлин, готовая бежать и обрушить любую стену, за которой скрыли ее друзей. Кочевая жизнь только добавила ей решимости.
– Нет. Магистр инквизитор Эремон решил, что ты, скорее всего, невиновна, и он на нашей стороне. Судя по всему, он вполне искренне не хочет вернуть тебя в заключение. Но мы вместе хотим остановить то, что – мы уверены – произойдет в Самайн. И, кажется, мы поняли, кто убил профессора Дойла. Его убило прошлое.
Здесь уже не выдержал Брендон. Он побледнел, нахмурился и сжал кулаки:
– Вы хотите сказать, что он погиб от некоей случайности во время эксперимента?
– Нет. Его убили. За то, что он открыл возможность увидеть прошлую жизнь души. И увидел о своем прошлом слишком много.
– Звучит, как сказка на Самайн или бред выпившего слишком много хмеля.
– Да, магистр. Я бы сама не поверила еще месяц назад. Но когда Эдвард Баллиоль лежал в ковчеге вечности, он видел пещеру и свою смерть там, и называл себя именем друида. То же самое порой видела и я во снах еще до отъезда в Дин Эйрин – и стала вспоминать после его слов все лучше. И тоже помню имя одного из тех, кто принадлежал друидскому кругу – помню его так, словно оно мое. Смерть в пещере, песня, которая высасывает силы, повторяются из видения в видение…
Эшлин легко коснулась руки Брендона:
– Помнишь, как ты показывал мне сон? В нем была пещера. И там пел Горт. Я сейчас уверена, что Горт.
Брендон пытался уложить в голове услышанное, но оно укачивало разум, как волны или слова брата Игнациуса. Уж не остался ли он на самом деле в Бетлеме и все это – всего лишь густое безумие надвигающегося Самайна, когда слабые рассудком теряют его вовсе?
– Помню, Эшлин. И сейчас вы с Эпоной пытаетесь доказать мне, что Горт Галлахер убил профессора Дойла, испугавшись, что тот расскажет о его преступлении четырехсотлетней давности? Если такое сказать при инквизиторе, можно загреметь в Бетлем еще раз!
Эпона нервно теребила меховую оторочку накидки:
– Но иногда самое безумное оказывается правдой, магистр Бирн. Четыреста лет назад что-то произошло на Самайн. И были убиты друиды – мы пока не знаем, зачем и почему. Магистр инквизитор Эремон уверен, что этот ритуал хотят повторить снова. Мы попробовали вспомнить, что тогда было для него нужно. И вспомнили из наших снов. Но чаши друидов уже не оказалось в хранилище, и забрали ее по приказу ректора. А за серпом – мы думаем, что знаем, где он – отправился Эдвард, с ним Аодан и Кхира. Больше мы ничего не знаем. Вдруг знаешь ты, Эшлин? Или вы, – девушка повернулась к молчавшему до того Гьеталу.
– Что именно произошло, я догадываюсь, – Гьетал ответил, только когда попросили его помощи, и в этом была деликатность старшего, дающего младшим думать самим. – Кто это сделал – тоже, как уже и вы. Кроме Горта, ломать мост между мирами здесь было бы некому. Чтобы сломать мост, который мы называем ферном, нужна огромная сила – большая, чем его. А значит, ему пришлось убить несколько людей, наделенных магией, тех самых друидов. Покидая их тела, магия насыщала его ритуал. А еще одним источником силы стала душа Эшлин, попавшая каким-то образом к нему в руки.
Он сказал это и посмотрел на Брендона. И Брендону вдруг показалось, что на груди лежит что-то небольшое, теплое, греющее изнутри искорками… как рассказывала Эшлин. Ощущение появилось и исчезло – не поймать прикосновение то ли памяти, то ли сна.
– Он гений, хоть и чудовище, – продолжал Гьетал. – Он создал из всей этой силы петлю времени, связав ею ферн, как связывают венок лентой. Но просуществовала петля всего четыреста лет – и ему показалось мало. Думаю, что сейчас он хочет повторить ритуал, навсегда разрушив связь миров, чтобы больше никто из старейшин не пришел сюда и не заставил его держать ответ за преступления. Каждый, кто пойдет туда с ним, окажется в опасности. У него сейчас нет столь сильных магов в запасе, но есть один из нас, брат Эшлин. И те, кто открыл в себе память убитых друидов, тоже могут стать жертвами его планов. Память и ценна, и опасна.
Эпона подобралась, как перед боем. Брендон вздохнул:
– Я почти ничего не помню о том сне, кроме песни и темноты. И признаюсь, что до сегодняшнего дня считал теорию о возможности второго рождения души слишком… теоретической. Хотя и ши я тоже считал легендой, так что уже не боюсь новых открытий. Правда, хотелось бы их, в отличие от бедняги Дойла, пережить.
– Я не знаю, что придумал человек, о котором ты говоришь. Но могу проводить тебя по тропе памяти, мне для этого не надо особых сил. Правда, путешествие будет страшным. Ведь ты пройдешь через ту свою смерть и, когда вернешься, будешь помнить ее. Сам решай, хочешь ли ты жить с этой памятью.
– Так можно сделаться и впрямь бесстрашным. Если знать, каково это – умереть. И больше этого не бояться.
– Или сойти с ума.
– Инквизиция признала меня безумным, куда мне дальше?
Эшлин тревожно сжала его ладонь. Брендон улыбнулся и заправил ей за ухо выбившуюся прядь волос. Так же, как когда-то, у костра, далеко отсюда. Или это был сон?
Гьетал велел отойти всем – даже Эшлин. Их с Эпоной тут же увела к костру Нелли. Умирать, даже понарошку, следовало одному.
Сейчас Брендон особенно ярко понимал, что старейшина ши – не человек. Пусть он был далек от полной своей силы, но от него веяло чем-то неотвратимым, как от стихии – грозы, метели или волны. Брендон смотрел в его глаза нездешнего зеленого оттенка, спокойные и тревожащие одновременно, как болотные огоньки, и ждал. Это начинающееся путешествие в сон было и похожим, и непохожим на такое знакомое испытание студентов в Дин Эйрин.
Глаза Гьетала стали зеленым зеркалом, и голос повел Брендона – назад, назад, назад, от мига нынешнего к самому рождению. Вот он видит маленького Финна, очнувшись на морском берегу, вот Гай Невилл режет ему руку, и боль проходит через все тело молнией, вот он бессилен защитить Эшлин от Горта.
