и отвалились, запросто можно проплыть. А в дальнем углу, куда садовник почти не заходит – там такая чащоба, что тачку не протащишь, – внизу расшатались пять-шесть камней, и из сада Освободителя можно пролезть в наш. Они там просто в сад никогда не выходят, вот и не знают, а я знаю, потому что сама к ним лазила.
– Правда? – Прин хотелось рассказать про собственные приключения с Освободителем, но она подумала и решила, что в глазах этой бешеной девки лучше выглядеть полной овцой. – Какая ты храбрая! – Храбрая, а от садовника улепетнула небось.
– Да. Я ничего не боюсь, а Освободителя и подавно. Лезу к ним в сад и гуляю там! И никто даже слова мне не сказал.
В этот миг Прин смекнула, что разбойница просто-напросто врет.
– Откуда ты? – спросила она.
– А тебе-то что?
– Просто так, – пожала плечами Прин. – Хочу побольше узнать о тебе.
– Выходит, я тебе по душе? – усмехнулась Ини. Прин не была уверена, по душе ли, но улыбнулась в ответ. – Я из маленькой крестьянской провинции, но работорговцы поймали меня и в пустыню продали. Знаешь, что делают там с рабами?
– Нет. Что?
Черты Ини исказились от давнего, затаенного гнева.
– Глупый вопрос. Не хочу об этом.
– Ты сбежала? – спросила Прин.
– Да.
– И убила кого-нибудь?
– Нет. Не в тот раз.
– Значит, потом?
– Нет. Раньше.
– Когда рабыней была? Кого же ты убивала?
– Других рабов. – Ини взглянула на Прин с тем же испугом, что у бассейна. – Мне приходилось это делать, не то меня бы саму убили. – Она прошла вперед, оглянулась, спросила: – По-твоему, этот сад все равно что лес? Он так же похож на лес, как вот это… – Ини показала на застрявший в древесной коре листок и на другой, в кроне, – на то!
– Но эти листья похожи, разве нет? – удивилась Прин.
– Ты думаешь? – Ини расплылась в широкой ухмылке.
Прин всмотрелась получше. Шутит Ини или на самом деле видит здесь что-то свое? Одинокий листок и пышная крона – разве это плохой пример соотношения между садом и диким лесом?
Но тут листок при полном безветрии вспорхнул со ствола. Мотылек, сложивший крылья, расправил их, перелетел на другое место и опять превратился в зеленый лист.
– Ну, видела? – крикнула Ини, опять обозлившись неизвестно на что. – Ничего похожего! Всякое сходство – обман. Мотыльку это, конечно, на пользу, но обман мешает нам видеть разницу. Когда же мы ее видим… – Она прихлопнула мотылька рукой, все еще грязной после возни в пруду, и сорвала с ветки лист, – то можем управлять и тем, и другим.
На стволе осталось пятнышко чуть темнее коры.
Ини снова усмехнулась и пошла прочь. Прин поспешила следом.
Дорожка между живыми изгородями опять привела их к мостику с четырьмя фонтанами. По нему шла в их сторону госпожа Кейн.
Ини замедлила шаг, дама улыбнулась, садовник подкатил к мосту свою тачку.
– Доброе утро, госпожа.
– Доброе утро, Клитон. Ты славно потрудился с ирисами, я сразу заметила. Гия привела тебе нового помощника, Само – он ждет на кухне. Ты обучишь его, и всё опять пойдет своим чередом.
– Да, госпожа. – Клитон вынул из тачки мокрую рваную тряпку и показал ее Ини. – Не твое ли?
– А что это?
Госпожа вопросительно, с намеком на смех, подняла брови при виде изодранного красного шарфа.
– Да, вроде мое, – призналась Ини, взяв шарф у садовника. – Должно быть, он свалился, когда я над ручьем наклонилась.
Водопад струился на головы изваяний, все четыре фонтана били как полагается.
В шарфе застряли листья и галька. Ини расправила его, повязала себе на шею тем же манером, что Клитон повязывал свой, и залилась своим пронзительным хохотом.
– Он немного пострадал, – сказала госпожа Кейн, – но я рада, что ты решила остаться с нами.
Клитон, верно, считает, что Ини входит в категорию «не тех» слуг, подумала Прин.
– Я, собственно, искала тебя, – продолжала, обращаясь к ней, госпожа. – Я собираюсь посетить Новый Рынок – хочешь поехать со мной?
– Да, госпожа. – Прин взглянула на Ини – та смотрела вслед уходящему с тачкой Клитону.
Хозяйка и Прин снова перешли на тот берег. Прин мерещилось, что Ини идет за ними с ножом в руке; она обернулась, увидела пустую дорожку и невольно нахмурилась, поймав полный веселого любопытства взгляд госпожи.
– Вам не кажется, что эта девушка малость странная?
– Странная? Да она сумасшедшая!
– Вы поверили, что она нечаянно уронила шарф в воду?
– Нет, конечно, – впрочем, я бы тоже не захотела его носить. Когда я была девочкой, у нас, в этом доме, остановилась молодая аристократка – это было еще до малютки-императрицы, доброй и щедрой владычицы нашей, то есть очень давно. Высоким Двором тогда правили Драконы, малютка-императрица пребывала в заточении где-то на юге, и всему Колхари полагалось называться Неверионой, хотя никто так не говорил. Та знатная девица была намного выше нас по рождению, чуть ли не троюродной сестрой приходилась императрице. Она подверглась там же на юге чему-то ужасному – не знаю, что с ней случилось, об этом не говорили. На восток она вернулась благодаря своему дяде и почтила присутствием нас, ибо не могла после случившегося жить у своей родни там, за стеной. Все ее слуги, которых было немало, носили красные шарфы. Я сочла это верхом изящества и решила, что мои слуги тоже будут носить такие, когда я вырасту. – Рассказывая об этом, она постоянно посмеивалась непонятно с чего. – И они носят! – Госпожа взяла Прин под руку. – Впоследствии наша гостья стала визириней императрицы. Тогда она была уже, конечно, не моложе меня, хотя в детстве шесть-семь лет разницы между нами казались мне неодолимой преградой. Можно ли, однако, ожидать, что живая девочка наподобие Ини подчинится глупому капризу своей хозяйки? Она упала бы в моем мнении, если б сразу послушалась. Мне нравится, когда у молодых есть характер.
– Вы ее не боитесь?
– Кого, Ини? Нет, не боюсь. Отчасти я к ней привязана, отчасти жалею ее. Ини, видишь ли, одержима властью. Хочет знать, как она работает, хочет быть к ней как можно ближе, заглянуть в самую ее глубину. У меня из всех ее знакомых власти больше всего. Ини знает, что если она заденет меня или сильно мне досадит, то не сможет больше предаваться своему любимому занятию – наблюдать за мной. Не думаю, что она на это пойдет.
Прин вспомнила, что говорила сама Ини о своем любимом занятии, и подивилась самообладанию госпожи – оно представлялось ей столь же безрассудным, как и юная душегубица, затаившаяся
