Маринину душу захлестнул смертельный ужас. Марина затравленно огляделась и встретилась взглядом с иконой Божьей Матери, держащей на руках Младенца.
Глаза женщины, изображенной на темном сандаловом дереве, излучали милосердие и скорбное понимание.
Марина, не отводя взгляда от образа, медленно перевела дух. Самообладание возвратилось к ней. Она резко развернулась и устремилась к выходу.
На крыльце она вдохнула холодный морозный воздух и заметила, что утренние сумерки сменились прозрачным солнечным днем, по снегу вытянулись голубые тени деревьев. И тонкие прутья оград на могилах тоже бросили ажурные тени на ослепительно-белый снег, чистый и нетронутый.
«Завтра на этот снег прольется кровь, и она будет яркая, красная, как рассветное солнце».
Марина дважды обошла вокруг церкви, а затем по узкой аллее пошла в противоположную от кладбищенских ворот сторону. Через полчаса она вернулась к храму, полностью удовлетворенная своими расчетами.
«Да, если машину поставить на улице с противоположной стороны от центрального входа, у маленькой калитки, то добежать до туда от церкви много времени не займет, к тому же удобно, что отходить можно будет по этой боковой аллейке, она достаточно укрыта от глаз. Тьфу-тьфу-тьфу, расклад пока благоприятен. Но надо забраться на колокольню и посмотреть сверху на кладбище».
Марину интересовало, будет ли оттуда хорошо просматриваться могила матери Черных. Все-таки стрелять с земли довольно сложно. А еще сложнее в такой ситуации остаться незамеченной.
Марина вновь вошла в церковь.
Служба закончилась. Марина увидела священника, который уже успел переодеться в мирское. Его пальто было застегнуто на все пуговицы, шапку он держал в руках. Он оживленно разговаривал с окружающими его старухами прихожанками.
Марина подошла. Наклонившись к одной из старух, негромко спросила:
– Как зовут батюшку?
– Епифаний, деточка.
– Отец Епифаний, – окликнула Марина священника, – я хочу с вами поговорить.
Батюшка повернулся к ней с доброй и приветливой улыбкой.
– Что тебя волнует, дочь моя?
– Знаете, я фотограф, снимаю кладбища. И я хотела бы, если вы, конечно, разрешите, подняться на колокольню, взглянуть на кладбище сверху, а завтра произвести съемку.
– Вы фотограф?
– Да, и приехала сюда из Израиля. Мне заказали серию репортажей о русских кладбищах.
– Вы русская?
– Да, но живу теперь там, в Иерусалиме.
– Вы иудейка?
– Нет, что вы, батюшка, конечно, православная!
Меня крестила бабушка в Сергиевом Посаде.
– Понятно, понятно.
– Вы мне позволите, батюшка, подняться на колокольню?
Священник замялся.
– Но мне неловко перед вами: вы посторонний человек, а там такой беспорядок… И лестница давно требует ремонта, ходить по ней небезопасно. Я даже беспокоюсь за нашего звонаря, ему часто приходится подниматься.
Марина по-своему истолковала слова священнослужителя.
– Батюшка, я пожертвую на обустройство храма.
Она вытащила из сумки двести долларов – десять двадцатидолларовых банкнот.
– Вот, возьмите, батюшка, пустите их на ремонт вашего храма.
Отец Епифаний смутился чуть ли не до слез.
– Простите, дочь моя, я не к тому…
– Я тоже не к тому. Возьмите деньги, батюшка, они от чистого сердца.
– Спасибо, дочь моя, это богоугодное дело.
Он принял деньги и, не убирая их в карман сказал:
– Пойдемте, – взяв Марину под локоть, он заспешил в боковой неф, откуда они попали в маленькое сырое помещение, заваленное всяким хламом – ведрами, метлами, поломанной мебелью и еще бог знает чем.
– Сюда, сюда, дочь моя.
– Сейчас я без аппаратуры, я просто хочу взглянуть. А снимать буду завтра.
– Когда вы придете завтра?
– Пока не знаю. Если вы не возражаете, завтра я хотела бы поработать на колокольне часа три, может, четыре, чтобы сделать снимки в разных световых режимах.
– Пожалуйста, пожалуйста, родная, – священник толкнул низкую дверь. – Вот, сюда, пожалуйста. Электричество здесь не работает, сейчас я вам зажгу свечу, и с ней вы поднимайтесь наверх. Только будьте осторожны на лестнице, там все ступеньки на ладан дышат.
Отец Епифаний принес зажженную свечу и передал ее Марине. Она, взяв свечу в левую руку, стала подниматься наверх. Ступени действительно были шаткими и нещадно скрипучими, но тем не менее Марина благополучно добралась до самого верха колокольни. На звоннице было невероятно холодно, ветер продувал до костей. Несколько голубей, заполошенно захлопав крыльями, сорвались с колокольни и понеслись над кладбищем.
Марина минут десять тщательно осматривала открывающийся сверху вид. Позиция была не из лучших.
С колокольни могилу матери Черных заслоняли ветви деревьев. И Марина подосадовала: «Будь они неладны, эти деревья! Обзор загораживают не сильно, но если пуля коснется даже тоненькой ветки – уйдет в сторону».
Проход к могиле просматривался плохо. Но зато были прекрасно видны центральные ворота и площадка возле них.
«Ну что ж, вариант, конечно, не фонтан. Но выбор не богат: стрелять с земли тоже неудобно. Попробую выстрелить отсюда. А если не повезет, тогда спущусь вниз и буду стрелять из-за памятника», – она наметила себе гранитный памятник метрах в пятидесяти от могилы матери Черных.
Марина спустилась с колокольни. Священник ждал ее внизу.
– Батюшка, не будете ли вы так любезны сказать, чтобы меня пустили сюда завтра? Вдруг вас не застану.
– Да, я распоряжусь прямо сейчас.
Священник подошел к двум старухам и молодой женщине, занятым уборкой церкви. Он им что-то долго объяснял, время от времени указывая на Марину, стоящую у квадратной колонны.
Затем он сказал Марине:
– Вот, подойдете к этим женщинам, они вас пропустят. Хотите утром, хотите вечером – словом, в любое время.
Марина распрощалась с отцом Епифанием.
* * *
Вечером она сидела в ресторане гостиницы и с аппетитом ела салат из крабов, запивая его белым вином.
За ее столик подсел молодой, не старше двадцати, парень, смазливый и нагловатый, который поначалу принял Марину за иностранку, каких в Москве сейчас тысячи. Он предложил Марине провести с ним ночь, посулив продемонстрировать умопомрачительные чудеса своего сексуального мастерства. Платить за райское наслаждение должна была Марина – сто баксов. Марина без лишних церемоний послала милого юношу к чертовой матери.
