днях пути к востоку отсюда. Они у нас в руках, господин.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Центурион Корнелий вошел в таблиний и встал по стойке смирно. — Вы посылали за мной, господин.
— Да, — Катон оторвался от отчета, который он писал пропретору провинции, в котором рассказывалось о недавних событиях, и подробно описывался его план нападения на оплот врага. Он отложил стилос и сложил руки вместе, хрустнув костяшками пальцев. — Я оставляю тебя здесь, чтобы командовать фортом, когда колонна двинется. Я оставляю двадцать человек из контингента ополченцев служить в гарнизоне. Не самые лучшие солдаты — если их можно вообще так назвать — но если ты возьмешь какие-нибудь комплекты доспехов и снаряжения со складов, ты хотя бы сможешь сделать их внешне похожими на настоящих солдат вспомогательных когорт. Должно быть достаточно, чтобы обмануть любых шпионов, наблюдающих за фортом. Как ты, наверное, слышал, эпидемия достигла Августиса. Я уже отдал приказ совету держать городские ворота закрытыми. Ты не должен позволять гражданским лицам входить в форт. И никому из твоих людей выходить из него. В карантинном блоке шестеро парней с признаками болезни. Их нужно будет кормить, но следи за тем, чтобы их пайки оставались за дверью. Никому из твоих людей не разрешено входить. Если у кого-то из гарнизона появятся признаки болезни, они должны быть немедленно помещены на карантин. Это включает и тебя. Понятно?
— Да, господин.
— Какие-либо вопросы?
— Да, господин. Неужели нельзя было поручить эту работу одному из офицеров-ауксиллариев? Если дело дойдет до драки, вам понадобятся лучшие люди на вашей стороне.
— Действительно. Но этот форт слишком важен, чтобы доверять его кому-либо еще. Мне нужен кто-то, на кого я могу положиться, чтобы убедиться, что он остается в наших руках. Готов ли ты, Корнелий, выполнить такое задание?
— Да, господин.
— Хорошо. Если что-то пойдет не так и колонна будет побеждена, ты должен продержаться здесь, пока не прибудет помощь. Ты не должен делать никаких попыток вырваться. Это достаточно ясно?
Корнелий кивнул и кисло ответил: — Как прикажете.
Катон мог догадаться, в чем причина его настроения. Гарнизон и его командир упустят добычу, которая попадется на пути их товарищей, взявших оплот врага. Учитывая месяцы набегов, которые разбойники проводили по острову, вполне вероятно, что после поражения врага можно было получить значительные богатства. Но разочарование Корнелия не имело отношения к более широкой задаче сокрушения самозванного Царя гор и его последователей. «Солдаты были склонны смотреть на вещи более непосредственным образом», — подумал Катон. В отличие от своих командиров, которые преследовали более важные цели… если, конечно, только на кону не было много добычи». — Катон улыбнулся про себя. «Помпей Великий не стал одним из самых богатых людей в истории Рима из-за набожной преданности тому, что было хорошо для Рима».
Он вздохнул. — Я позабочусь о том, чтобы ты и оставшиеся люди получили равную долю от добычи и продажи пленных в рабство. Звучит довольно честно?
— Да, господин, — ухмыльнулся Корнелий. — Действительно, очень справедливо.
— Интересно, почувствуют ли те, кто сражается, то же самое?
— Я участвовал в боевых действиях больше, чем полагалось мне, за последние годы, господин. Вы знаете это лучше, чем кто-либо. Мне нечего доказывать кому бы там ни было, в то время как эти вспомогательные задницы прохлаждались здесь, на Сардинии.
— Дело сделано и принято. Свободен.
После того, как центурион ушел, Катон быстро завершил свой отчет, вдавил печать в воск и закрыл табличку, а затем вызвал писаря, чтобы он отправил ее на север, к Скурре, в его убежище в Тибуле. Хотя, как долго наместник и его свита смогут избегать эпидемии, было трудно определить, учитывая скорость ее распространения. Он поправил полученную повязку на левом глазу и надежно завязал ремешки на затылке, затем, взяв седельные сумки, пояс с мечом и шлем, покинул штаб и направился к колонне всадников, пехотинцев и повозкам вдоль главной улицы, протянувшейся по внутренней части форта.
Его офицеры и Аполлоний ждали его у ворот. Осла привязывали к рогу седла лошади агента, а Кальгарнона привязывали к седлу на спине животного. Его ноги и руки были забинтованы, а лицо блестело от пота, пока он пытался сдержать боль, которая мучила его истерзанные пальцы рук и ног.
Катон перекинул седельные сумки через лошадь, которую ему держал один из ополченцев. Он надел шлем, застегнул ремни и залез в седло, затем взял поводья и кивнул Плацину. Центурион набрал воздуха в грудь. — Откройте ворота! — проревел он. — Колонна, готовься к выходу… Выступать!
Когда они проходили мимо Августиса, Катон был рад видеть, что ворота были закрыты и один из городских ополченцев стоял на страже на крыше сторожки. Вдоль стены было видно еще несколько человек, и одна дряхлая старуха непонятно визжала на колонну, когда она шла к дороге, ведущей в покрытые лесом холмы на восток. Катон форсировал темп, желая оставить очаг эпидемии позади и как можно скорее сблизиться с врагом. Местоположение, которое описал Кальгарнон, казалось грозным: долина, защищенная отвесными скалами и доступная только через узкое ущелье, местонахождение которого было известно лишь горстке людей.
В любой другой раз Катон был бы доволен тем, что заставил бы голодом капитулировать врага, но с Клавдией, находящейся в плену среди разбойников, а также чумой, быстро распространяющейся за их спинами, время было слишком драгоценным, чтобы тратить его на осаду цитадели разбойников. Вполне возможно, что укрепления противника в ущелье окажутся достаточно незначительными, чтобы сдержать лобовую атаку. В таком случае разбойники могут использовать Клавдию и других заключенных как живой щит. Если они это сделают, Катон сомневался, что в его душе достаточно стали, чтобы отдать приказ о нападении. Но если он будет уклоняться, то была большая вероятность того, что болезнь проникнет в его лагерь и уничтожит все его численное превосходство над противником. Если он не найдет другой способ разрушить цитадель, разбойники могут выжить, чтобы продолжать терроризировать провинцию и бросать вызов власти Рима. Такой исход положил бы конец карьере Катона, как удар гладия в самое сердце.
— Дам сестерций, чтобы узнать твои мысли…
Катон оглянулся и увидел, что Аполлоний поравнялся на своей лошади рядом с ним. Было заманчиво довериться агенту и разделить свою ношу, но Катон давно взял за правило не показывать своим подчиненным никаких слабостей. Он все еще горел от стыда из-за того, что два года назад потерял сознание, превратившись в темный колодец истощения, страха и ненависти к себе. Макрон был там, чтобы оградить его от других, пока он выздоравливал. Но Макрон
