— Конечно, вы должны принимать участие в ее жизни, — убежденно произнесла Эми. — Наш Чарли это поймет. Вы, мама, Хэрри и Кэти будете ее семьей. Ах да, скажите Хэрри правду, хорошо? Я бы не хотела, чтобы он считал, что я убила его брата. Чарли уже знает. Мама ему рассказала, но он пообещал не говорить Марион. Я не уверена, что она однажды не проговорится об этом Маргарите.
— Чем меньше людей будет знать, тем лучше. Кэти ни в чем меня не винит. — Тут ее железное самообладание чуть ей не изменило. — Маргарита знает, что ее отец умер?
— Да, дорогая. Она думает, что он погиб в автокатастрофе.
Лео кивнул.
— Она думает, ты в Австралии.
— Хорошо. — Эми удовлетворенно поджала губы. — Чарли расскажет ей, где и почему я нахожусь, когда будет уверен, что она уже достаточно взрослая и сможет справиться с этой информацией. И я сказала ему, что она не должна меня навещать ни при каких обстоятельствах. Я не хочу, чтобы моя дочь видела свою мать в тюрьме.
Несколько минут спустя Эми исчезла в темных коридорах здания, в котором ей предстояло провести всю свою жизнь.
ГЛАВА 19
Июнь 1971 года
Маргарита
На следующий день, вернувшись домой, я обнаружила, что Марион приехала раньше меня. Должно было случиться что-то очень серьезное, раз она ушла с работы так рано. Она очень неохотно брала ежегодный отпуск, а однажды, когда Марион сильно заболела гриппом и вынуждена была остаться дома, ее босс, мистер Ландан, диктовал ей какие-то очень важные письма по телефону. Несмотря на температуру, взлетевшую выше ста градусов[39], Марион напечатала эти письма на своей портативной пишущей машинке, а потом за ними кого-то прислали на автомобиле.
— Что случилось? — спросила я, войдя в дом и обнаружив тетю за столом рядом с большим чайником. На ней была некрасивая серая хлопчатобумажная блузка и красно-коричневая юбка, которая не была ни достаточно короткой, ни достаточно длинной, чтобы быть модной.
— Ничего. — Марион, кажется, удивилась моему изумлению. — Мне просто захотелось отпроситься и немного отдохнуть, вот и все.
Я положила руку ей на лоб.
— Зачем ты это делаешь? — спросила она.
— Проверяю, нет ли у тебя температуры.
— Я прекрасно себя чувствую. — Я думала, что Марион сейчас оторвет мне голову, но ее голос прозвучал очень мягко. — Ты сегодня куда-нибудь собираешься?
— Возможно, попозже заскочу в гости к матери. Она ждет к чаю подругу, Сюзан Конвэй. Они познакомились во время войны, когда Эми была начальником станции.
Губы Марион дрогнули, и она слегка улыбнулась.
— Только твоя мать могла заполучить работу начальника станции и добиться такого успеха. Она успела подружиться со всей деревней и ушла только потому, что станция была разрушена взрывом бомбы.
— Да, Чарльз мне рассказывал. — Слова Марион подозрительно напоминали восхищение.
— Чарльз тоже туда собирается. — Она выглядела растерянной. — Я должна была предвидеть, что все захотят быть там, где находится Эми. Люди всегда тянулись к ней, слетались, как мухи на мед. Теперь мне жаль, что она уехала. Видишь ли, я не говорила ей, что она мне мешает, она сама так решила. Я бы не возражала, если бы она пожила у нас подольше.
— Почему бы тебе не предложить ей вернуться?
— Это будет слишком демонстративно, не так ли? Ты знакома с нашими соседями? — Я кивнула, хотя почти их не знала. — Все эти годы мы с ними почти не общались, но в субботу вечером твоя мать заставила их всех распевать вместе с ней. В воскресенье соседка спросила меня, кто это был. Я не сказала ей, кто это на самом деле, просто что это моя невестка, и она ответила, какая замечательная у меня невестка, и спросила, когда она к нам снова приедет.
Я принесла из кухни чашку и налила себе чая.
— Почему бы тебе не поехать сегодня со мной?
— Да нет, Маргарита, я буду чувствовать себя полной дурой. — Марион ссутулилась и вздохнула. — Ты, наверное, жалеешь, что тебя воспитала я, а не твоя мать.
— Вот это действительно дурацкое предположение. — Я ласково посмотрела на нее. — Даже если бы я и жалела, что не соответствует истине, то ее тут, в любом случае, не было, и меня воспитала ты.
— Это так, но мне хотелось бы, чтобы тебе у нас было веселее. В том смысле, что мы редко смеемся, ты согласна? Я говорю о себе и о Чарльзе. И я думаю, что если бы не я, он смеялся бы намного чаще. Я хочу сказать, — продолжала тетя, все больше распаляясь, — с тех пор, как вернулась твоя мать, в этом доме было больше смеха, чем за все время, которое мы с Чарльзом здесь прожили.
— Думаю, ты немного преувеличиваешь, Марион, — утешила я ее. Я взяла заварочный чайник (он оказался пуст) и направилась в кухню: набрала в чайник воды и включила его.
— Послушать тебя, так мы тут живем как в морге, — продолжила я, вернувшись. — Просто у нас более сдержанная манера веселиться, вот и все.
— А твоя мать вкладывает в смех всю свою душу. Ты можешь себе такое представить, Маргарита? Провести в тюрьме двадцать лет и так смеяться! Другой на ее месте и улыбался бы с трудом.
— Что это все означает? — спросила я. — Надеюсь, ты не обидишься, но я всегда считала, что ты не любишь мою мать.
— Не люблю. Не любила. Где же этот чертов чай? — Марион исчезла в кухне, и в тот же момент раздался щелчок выключившегося чайника. Через минуту она вернулась, неся перед собой заварочный чайник. — Я его немного размешала, чтобы он быстрее заварился.
Я налила в наши чашки молоко, а она долила в них чай.
— Насчет твоей матери, — продолжила моя тетя. — Я думала, она вернется запуганной, бледной и будет шарахаться от собственной тени, но Эми ни капельки не изменилась. И еще одно: я не должна была давать тебе понять, как я отношусь к твоей матери. Это непростительно.
— Я всегда была здесь счастлива, — запротестовала я.
— Ты могла бы быть еще счастливее, — с несчастным видом упорствовала Марион.
— Подозреваю, что когда мы оглядываемся назад, нам всем кажется, что мы могли бы быть счастливее. — Мне было не по себе в присутствии этой унылой раскаивающейся Марион. Я бы предпочла иметь дело с язвительной и прямолинейной женщиной, которую так хорошо знала.
— Пока я не встретила Чарльза, моя жизнь была просто ужасной, Маргарита. — Она не глядя на меня начала пальцем рисовать на столе круги. — Я тебе этого никогда не рассказывала, но я из цыганской семьи. Мы жили в Ирландии, и, честно говоря, я понятия не имею, сколько у меня было братьев и сестер. Полагаю, их и сейчас еще немало. Как только они подрастали, они сбегали. Я была самой младшей. — Круги превратились в восьмерки, и ее ноготь оставлял следы на скатерти. — Одно из моих самых ранних воспоминаний — мы стучим в разные двери и предлагаем купить вересковый спрей. В тот день почти никто у нас ничего не купил, и это означало, что мы остались бы без ужина, если бы только одному из нас не удалось что-то стибрить. — По-прежнему не глядя на меня, Марион провела по столу ладонью, пытаясь разгладить следы от ногтей. — Я не буду много об этом говорить, те времена давно прошли. В тринадцать лет настала моя очередь убежать. Я приехала в Ливерпуль, нашла работу, научилась стенографировать и печатать на машинке, избавилась от акцента. Мне было девятнадцать лет, когда я познакомилась с Чарльзом. Он в меня влюбился, и мне показалось, что я самая счастливая женщина из всех живущих на земле.
