— Паскуды вы все! — встал Михаил.
— Не хуже тебя! Не гоношись! Шкворень тебе отомстил за всех. А что тебя подставили, сам виноват. Везде облажался! И с кентом своим… Случись мне на его месте оказаться, давно бы урыл! За сына! Тебе, придурку, линять надо было оттуда. Чего ждал? Зачем злил? Вот и схлопотал на каленые орехи! Да я на месте того Олега ничего не пожалел бы, подставил бы тебя на сход под фартовую разборку. Уж оттуда никто не вырвется живым. Только жмуром. Но покуда откинулся б, не раз проклял бы родную мать за то, что на свет произвела! Это как два пальца…
— И ты туда же! Да ведь я уверен был, что просмотрел он сына!
— Ни его, ни тебя не разглядел!
Михаила будто обухом по голове ударили.
— Ну, чего вылупился? Иль не прав? Вот ты за стукача вылупаешься. А что он есть? И сегодня участковому падла звенит на всех. И на тебя первого. Ты знаешь, но держишь его. Зачем? Потому что сам такой же, а может, и хуже в сотни раз.
— Тогда зачем зовешь меня в свою «малину»? — спросил Смирнов.
Влас откровенно расхохотался:
— Ну, лягавый, уморил! Вовсе мозги посеял иль заспал? Что такое «хвост»? У вас в мусориловке про это помнили все. И ты средь нас не трепыхнулся б. Всюду тенью за тобой тянулся бы «прицепняк». Ты без «хвоста» и не дышал бы средь фартовых. Кто б поверил мусоряге?
— «Хвост» говоришь? Но мне пришлось бы беседовать с глазу на глаз в той же милиции, в прокуратуре и в суде. И что толку от вашего «хвоста»? Его в те инстанции насильно не затянешь, а у меня язык развязан.
— Тут смотрели б по ситуации. Чуть шухер поднялся после твоего визита, начались бы облавы на «малину», тебе первому перо вогнали б. Не промедлили б.
— А если я не виноват? Вдруг совпадение?
— Что ж, промашки и у нас случаются. Одного адвоката урыли. Заподозрили в связке с ментами. А там сексот был. Ну. куда деваться? Семью его и теперь держим. Дочку уже выучили, врачом стала. Хазу сделали ей в центре, оформили, как полагается. Она замуж вышла, а ее мужик на игле сидел. Оттрамбовали падлу, как маму родную, заставили соскочить с иглы. Отказался от «колес». Куда было деваться ему, ведь разборка светила. Нынче порядок, все в ажуре у них. Дите появилось. А вот с сыном адвоката долго кашляли. Отморозок! Совсем неудельный. Ни к чему способностей не имел, целыми днями валялся, уставясь в телик. Ну и ему мозги нашли. За компьютер посадили, сделали из него программиста. Теперь сам бабки зашибает. И неплохие.
— Но отца вы им не вернете и не замените.
— Это верняк! Но… он своей семье не уделял столько внимания, сколько мы! Его дочь еще при живом отце курить стала. Мы ей такое зарубили. И хотя барахла ей наволокли всякого, не разбаловали. И ее мужика в крутые клешни взяли.
— А она знала, кто вы есть?
— Догадывалась. Девка не без кентеля. Сын адвоката, тот — тупой. Веришь, даже с такими бабками в институт не втолкнули. Собеседование завалил хмырь. Теперь жениться хочет, может, баба сумеет его переделать?
— Если дурак, то это надолго! — засомневался Михаил.
— В юристы мы хотели его отдать, чтоб, как отец, нашим защитником стал, а он, зараза, послал нас всех и ответил: «Не хочу следом за отцом на кладбище уходить. Рано мне. Не люблю адвокатов. Они мало живут, потому что у них много врагов».
— А он не дурак, тот парнишка! — рассмеялся Смирнов.
— Дубина он! Лопух! Его бы держали!
— Как и отца? Он не поверил вам. Имел на то все основания. Живой пример перед глазами!
— Погорячились мы тогда, поспешили. Ну да с кем не случается проруха?
— Это верно, — невольно поддержал Михаил. — Спешка — общая беда!
— Скажи, у тебя-то проруха с пацаном, которого под «вышку» сунул, единственная была или другие случались? — спросил Влас.
— Знаешь, поначалу туго шло. Ломал дрова. Меня поправляли, учили, подсказывали. На третьем году, помнится, даже хотел совсем оставить следствие, уйти из милиции. Но меня уговорили остаться. Убедили. Я дал себе год. Поверишь, даже во сне продолжал раскручивать дела, искать виновных. Короче, заболел своей работой. И пошло. Я боялся похвал и благодарностей за результаты. Предпочитал молчаливое одобрение.
— Если б тебе еще приплачивали, пусть молча, тогда понятно было. Но вкалывать дарма да еще подставлять себя, как ты, — совсем безмозгло! — глянул Влас на Смирнова.
— Я работал! И ни о чем не жалею. Вот ты распинаешься, как вы помогали семье адвоката! Облагодетельствовали! Нечего сказать! Убили человека ни за что, а потом судите, какие у него дети! Подбиваете, сколько в них вложили! Да если б он жил, не нужна стала б и помощь. Самого живого отца не замените деньгами!
— Кто бы вякал, но не ты! Сына своего друга угробил! Взрослого! А нас забрызгал? Вот тебе точно ни прощения, ни пощады нет!
Михаила словно кто за шиворот сорвал. Он быстро встал и, не оглядываясь, ничего не говоря, пошел от Власа.
«Беги, гад лягавый! Мне, тогда еще мальчишке, всю жизнь изувечил. В первый раз я лажанулся. Никого не убил. Банк тряхнули! И за это отняли все. Меня никто не простил. Даже свои. Почему ж ты ждешь прощения? Чем лучше других?» — думал Меченый, глядя вслед Смирнову.
Шло время. Условники работали на заводе, где мало что менялось. Они свыклись с двумя новичками из поселка. Те и впрямь оказались непритязательными. Александр через две недели восстановил трактор и чистил на нем дорогу, привозил из поселка все необходимое, даже почту. Но зима на Сахалине всегда была непредсказуема, как капризная женщина. Едва минуло Рождество, ударили свирепые морозы. Термометры зашкаливало за сорок. Влас уже не мог присесть в дизельной, скамейка обжигала холодом. Он топтался вокруг движка, чтобы не примерзнуть к бетонному полу, грел руки дыханием. Находиться здесь до ночи не было сил. Мороз леденил саму душу. Нелегко приходилось и Дамиру с Михаилом. В цехах — холод, сырость, но изменить ничего нельзя. Спасались в бытовке, где можно было глотнуть наспех чаю, отогреть онемевшие руки и ноги, но все это ненадолго.
— Ребята, разгрузите сани! Саша минтаевую икру привез! — слышат от дверей и бегом наружу.
Пока уложили ящики с икрой в штабель, прихватило водяные фильтры. Наросла корка льда на сетках.
— Ребята! Живее!
Так вот и не приметили черную тучу, поднявшуюся над сопками. Не увидели поземки, лизнувшей крыши жестким языком. Ветер крепчал с каждой минутой, а через час сорвался самим чертом: смешал почерневшее небо с сугробами и обрушился на все живое, хохоча страшно над головами, крышами, вообще всюду, где мог достать.
— Пурга! — ахнула Полина, выглянув из цеха.
Она едва приоткрыла дверь. Порыв ветра рванул внезапно, открыл двери настежь. Женщина не успела разжать ладонь, не отпустила ручку двери, и ее, словно пушинку, сорвало ветром, понесло куда-то в снег, подальше от цеха. Устоять на ногах не каждому дано в такую пору. Не всякий мужчина рискнет выглянуть наружу. Дамир увидел и, крикнув Михаила, выскочил из цеха.
