Зелёный первым поднял свой лук, наложил стрелу и замерев на мгновение, выстрелил. Наконечник с хрустом выбил зубы сидящего напротив горца и с хлюпким чваканьем высунулся из-под его затылка. Качнувшись, мычащий предсмертным воем подстреленный завалился на спину.
Недобро ухмыльнувшись, Цыган коротким движением послал метательный нож в горло одному из горцев и, на ходу вытягивая меч из ножен, соскользнул с седла.
Грызун резал направо и налево, зажав в каждой руке по кинжалу, громко матерясь и плюясь в окровавленные лица.
Степняк, не обращая внимания на полученную рану, выхватил из рук какого-то поселкового мужика секиру и рубил ею каждого горца, попадавшегося ему на пути.
Остальные молча секли их мечами.
Пленные попытались было кинуться от нас врассыпную, но были остановлены мужиками, сдвинувшими свои щиты сплошным забором и выставившими перед собой копья.
Когда всё было кончено, я подошёл к тому горцу, которого вытянул из толпы в самом начале. Единственному, оставшемуся в живых.
— Ты всё видел?
Он с ненавистью взглянул на меня и промолчал.
— Очень хорошо, — кивнул я.
По моей команде каждую его руку перетянули верёвками чуть пониже локтя, чтоб перекрыть доступ крови, и привязали их к большой колоде.
— А теперь слушай меня, — взяв его за бороду, я потянул её к верху, — сейчас я оставлю тебе только то, что необходимо для выполнения моего поручения. Один глаз, чтоб ты мог видеть дорогу, — и я полоснул ему ножом по правому глазу. Горец взвыл.
— Уши тоже тебе больше не нужны, — продолжал я между тем. И двумя быстрыми движениями отхватил ему оба уха.
— Будь ты проклят! — заорал искалеченный горец, непрестанно воя от боли и ярости.
— Ты даже не представляешь, сколько раз в своей жизни я слышал эти слова, — усмехнулся я прямо ему в лицо и взял в руки топор, — и руки тебе теперь тоже не понадобятся, — сказал я и поднял топор.
— Нет! — дико заорал он.
Два удара топором и горящий факел, прижатый к кровоточащим обрубкам рук, чтоб остановить бегущую кровь, лишили его сознания.
— Пусть тут полежит до завтра, — сказал я подошедшему старосте и отбросил топор в сторону, — завтра отправите его к соплеменникам…
Подойдя к своему коню, я взгромоздился в седло и, ни слова ни говоря, направился к выезду из посёлка. Опустошение и полная апатия овладели мной. Ничего не хотелось делать, не было желания с кем-либо говорить. Было противно. И очень хотелось крепко помыть руки…
Так мы и ехали какое-то время по дороге к своему посту.
Примерно на полпути меня догнал Степняк. Проехав молча рядом минут пять, он осторожно окликнул меня.
— Господин сержант…
— Чего тебе?
— Разрешите обратиться?..
— Да говори уж…
— Я вот тут чего подумал, — нерешительно начал он, — на счёт того, как мы с горцами-то пленными…
— Ну?..
— Оно, конечно, понятно, что в запале все мы были и в гневе большом… А только, думается мне, не следовало нам с ними так-то… А, господин сержант?..
Я придержал коня и, дождавшись, когда весь отряд соберётся вокруг меня, спросил:
— Кто ещё так думает?
— Вообще-то, мне кажется, что Степняк в чём-то прав, — осторожно подал голос Дворянчик, — всё же они были пленные…
— Верно, господин сержант, — не поднимая глаз, отметил Зелёный, — не стоило этого делать, не по-человечески как-то…
— На душе муторно, — нехотя признал Грызун.
— Ну, что ж, — я обвёл их всех глазами, — вы только что приняли ещё одно верное и очень важное в вашей жизни решение. Такого и в самом деле делать не следует. Но сколько бы я вам не говорил это, вы бы ничего не поняли. Зато теперь, пройдя через такую кровь, вы отлично знаете, какая пакость будет у вас на душе, если кто-либо попытается заставить вас сотворить подобное. Запомните это на всю жизнь! А теперь — марш на пост! Служба наша ещё не окончена!
Спустя ещё полчаса бешеной скачки в лучах заходящего солнца, мы прибыли к своей, ставшей за этот год уже почти родной, казарме.
Дзюсай с нами не поехал. Остался в посёлке помогать местному священнику отправлять в последний путь погибших. Он хоть и другой веры, и обычаи у него другие, а всё ж таки тоже — священник. Правда, после того, что я в сегодняшнем бою видел, ему скорее пристало воинский мундир носить, чем одежды монастырские.
На посту мы находились в самом мрачном расположении духа. И раны, полученные бою некоторыми из моих бойцов, играли в этом самую последнюю роль. Гораздо хуже было то, что мы потеряли двух своих товарищей. Конечно же, любой из нас понимал, что это может случиться с каждым. Однажды ты ввяжешься в бой, из которого уже не выйдешь. Но глубоко в душе каждый надеялся и верил, что этого не случится, что — не с ним и не в этот раз… И тем хуже было осознать то, что в этот раз — действительно не ты. Но смерть не обошла стороной. Она задела не тебя — твоего товарища. Того, с кем рядом ты ещё вчера сидел за одним столом и ел один кусок хлеба. А позавчера ты сменил его на посту, и вы вместе смеялись над очередной его шуткой. А два дня назад он помогал тебе колоть дрова для очага… И так до бесконечности. Каждый из нас вспоминал какие-то моменты из жизни и общения с Одуванчиком либо с Полозом. Одуванчик был при жизни прост, немного застенчив, доверчив и заботлив по отношению к своим товарищам. Всегда старался сделать что-нибудь полезное и приятное для каждого члена отряда. А вот в своём последнем бою проявил твёрдость и мужество, силу духа и стойкость, достойные настоящего мужчины. Не смотря на то, что ему всего-то и было от роду немногим больше двадцати лет…
Полоз тоже был молод, мечтателен, очень подвижен и сметлив. И при этом как-то незаметен в обычной жизни. Вдвоём с Зелёным они представляли собой прекрасную пару разведчиков и следопытов. И вот теперь одного из этой пары не стало…
Умывшись и немного придя в себя, я начал налаживать службу на посту. И первое, что я решил, выразилось в общем сборе всего отряда. Построив их в одну линию, я вышел вперёд и сказал:
— Сегодня вы прошли последнюю проверку. И с сегодняшнего дня я вправе считать вас воинами, способными защитить не только своё доброе имя, но и честь короля. Сегодня вы стали настоящими боевыми псами! Поздравляю вас и возвращаю вам ваши имена. У меня всё… разойдись! Циркач! Тьфу, зараза… рядовой Громаш! Заступаешь до вечера на смотровую площадку.
— Есть! — как-то не очень уверенно ответил тот и направился к подъёму на площадку.
Вечером на площадку заступает… э-мм… слышь, Цыган, тебя хоть как звать-то?
— Рейкар, — нехотя ответил тот, не глядя в глаза.
— Ну, вот, — кивнул я, — рядовой Рейкар.
— Есть, — буркнул тот и направился к казарме, осторожно придерживая подстреленную руку.
