В 1982 году сотрудница Ленинградского отделения Института истории АН СССР И.С. Шаркова обнаружила в фонде Жильбера Ромма рекомендательное письмо от женевца Кунклера Жильберу Ромму. Поскольку письмо находится в архиве Жильбера Ромма, то, как справедливо полагает И.С. Шаркова, оно было вручено адресату. Следовательно, свидание Карамзина и Ромма в Париже состоялось. О значении этой встречи речь пойдет ниже. Пока отметим лишь желание Карамзина получить «пропуска» в революционный лагерь. Отметим попутно, что к Канту, Виланду или Гёте он отправлялся безо всяких рекомендаций, хотя, конечно, мог их легко получить в Москве, например, от того же Ленца[741].
Предполагая, что Карамзин не собирался быть в Париже равнодушным наблюдателем и еще в Женеве задумал по приезде во Францию сразу же окунуться в гущу политической жизни, Ю.М. Лотман, таким образом, трактует письмо Кунклера как «пропуск» в революционный лагерь, предусмотрительно запрошенный русским путешественником. Между тем из письма никоим образом не следует, что инициатива по его получению исходила от «московита». Скорее наоборот: это Кунклер жаждет напомнить о себе Ромму и спешит, пока риомец не покинул Париж, переправить туда книгу, способную его заинтересовать. Потому-то женевец и торопится использовать первую подвернувшуюся оказию – отъезд в Париж человека, лично Кунклеру не очень известного, поскольку он даже не берется сам рекомендовать его Ромму, а ссылается на рекомендации родителей и Лафатера. И если Карамзин, уезжая из России, не имел точно таких же писем к Канту, Виланду или Гёте, то, очевидно, лишь потому, что ни Ленц, ни кто-либо другой из их знакомых ничего в тот момент не собирался им посылать и не воспользовался удачной оказией так, как это сделал Кунклер. Заинтересованность же самого Карамзина в рекомендации к Ромму представляется маловероятной. Если уж русский путешественник к знаменитым немецким мыслителям ходил знакомиться без подобных писем, то зачем ему надо было бы обставлять такими формальностями визит к безвестному гувернеру?
Да и что именно Карамзин мог ожидать от такого визита? «Пропуск» в революционный лагерь? Это мы сегодня знаем, что Ромм был видным деятелем Французской революции. Но таковым он стал только два года спустя. А в тот момент его принадлежность к революционному лагерю была далеко не очевидна даже для его женевских знакомых. Да, до Кунклеров доходили слухи о том, что Ромм в компании своего ученика дни напролет просиживает на трибуне Национального собрания и даже сделал какие-то патриотические пожертвования, но подобные факты скорее характеризовали его как сочувствующего революции, нежели как ее активного участника. А чтобы самому посмотреть на работу Собрания с трибуны для зрителей, куда ходили все желающие, Карамзину едва ли нужен был провожатый.
В тексте «Писем» приложено много усилий для того, чтобы представить пребывание в Париже увеселительной прогулкой беспечного вояжёра. Попытаемся, насколько это возможно, и ни на минуту не теряя из виду гипотетического характера наших реконструкций, все же восстановить биографическую реальность пребывания Карамзина в Париже.
Мы уже знаем, что в Женеве Карамзин запасся рекомендательным письмом к Жильберу Ромму. Свидание Карамзина с Роммом и, бесспорно, с Павлом Строгановым, состоялось[742].
Утверждая, что свидание Карамзина с Павлом Строгановым, «бесспорно, состоялось», автор все же на мгновение теряет из виду гипотетический характер своей реконструкции. Если вероятность встречи русского путешественника с Роммом действительно высока (хотя, как я уже отмечал, не абсолютна), то отсюда еще отнюдь не следует, что она столь же высока в отношении его встречи с Попо, ведь рекомендательное письмо Карамзин имел не к нему, а к Ромму. Рассматривать же факт встречи некоего лица с одним человеком как бесспорное доказательство его же встречи с другим человеком, наверное, можно, только если эти двое являются сиамскими близнецами.
Легко можно представить себе, что Карамзин мог услышать от Ромма, Павла Строганова, Воронихина и других членов кружка «Друзей закона» (на заседаниях кружка Карамзин должен был видеть знаменитую «деву Революции» Теруань де Мерикур, которая была «архивариусом» общества и в которую был влюблен Строганов)[743].
К счастью, то, о чем говорили в «Обществе друзей закона», можно не только легко представить, но и легко узнать: его протоколы, как уже отмечалось, были в 1971 г. опубликованы в книге А. Галанте-Гарроне. Содержание выступлений Ромма, происходивших довольно часто, отражено там весьма подробно. П. Строганов в основном молчал. Воронихин же в клубе вообще не состоял. Правда, и присутствие на каком-либо из заседаний иностранного наблюдателя протоколами не зафиксировано. Едва ли он остался бы незамеченным в Обществе, число членов которого не превышало двух десятков.
Но Карамзин мог слушать Робеспьера не только в Национальном собрании. Теперь, когда мы знаем, что в Париже он встречался с Роммом и Строгановым – оба были активными членами Якобинского клуба, не будет слишком рискованным предположить, что Карамзин посетил и этот клуб. Ведь, конечно, не для однократной беседы запасался он рекомендательным письмом к Ромму – он, уже, видимо, бывавший в Париже или, хотя бы со слов своих датских друзей, осведомленный о положении в столице революции. Ему хотелось проникнуть с помощью Ромма в те круги, в которые для него других путей не было. В центре этих кругов, бесспорно, находился Клуб якобинцев[744].
Гипотетически Карамзин вполне мог посетить Якобинский клуб в качестве зрителя и для этого отнюдь не нуждался в сопровождающих. Именно так, в качестве зрителей, его посещали тогда Ромм и П. Строганов. Членами же Клуба, пусть даже не очень активными, ни тот, ни другой, как уже сказано, в тот период не состояли.
Находка рекомендательного письма к Ж. Ромму позволяет ввести в круг парижских земляков и собеседников Карамзина П.А. Строганова и А.Н. Воронихина. Воспитатель Строганова Ромм не только записал своего ученика в Клуб якобинцев, но и водил его и Воронихина на собрания «бешеных». Как часто встречались они в Париже с Карамзиным и какой характер имели их встречи, мы не знаем. Если между ними и не возникло близости, то нет оснований подозревать антагонизм между экстравагантным графом-якобинцем и русским путешественником[745].
К сожалению, историк не пояснил, что он имел в виду, говоря о «собраниях “бешеных”». Возможно, в его текст понятие «бешеных» попало из донесения российского посланника И.М. Симолина о поведении в Париже младшего Строганова (об этой коллизии речь пойдет ниже), где дипломат употребил его с экспрессивно-негативной окраской в качестве обобщающей характеристики левых депутатов Собрания. В качестве же термина, обозначающего определенное политическое течение, оно тогда не использовалось и получило распространение гораздо позже, в эпоху Конвента.
