И там пророчествовала, глазами сверкала, речи вела удивительные, народ смущала донельзя. Как в Шлосбурге, так и в Альтбурге.
Вечером, сидя за шахматами перед камином, епископ Хайлигман спросил у своего неизменного собеседника и советчика, аббата Фридмана:
— Когда, говоришь, она предсказала чудо? В день святого Николауса?
— Ровно в полдень, — подтвердил тот.
— Вели, голубчик, заложить карету. Поглядим на чудо. Если не подтвердится — сожгу мерзавку на костре. А если подтвердится… испрошу нижайше один ус для нашего собора.
Вот и все, пожалуй.
Хотя нет. На паперти церкви святого Юлиана, что в Альтбурге, юродивый Гаврик (впоследствии его стали называть блаженным Гавриилом Альтбуржским), щуря подслеповатые глазки, собирал вокруг себя народ:
— Вижу… вижу!.. Чую… чую!.. Стоит на холме замок. Сидит в темной башне орел-птица… Бьется крылами… Смотрит в сторону графского склепа… Радуется орел: будет чудо… в день святого Николауса… ровно в полдень!.. И снизойдет на землю блаженство великое, и возрадуется и стар и млад!..
Любил народ Гаврика. Собирался толпами. Шушукался, и так и этак фразу про «великое блаженство» толкуя.
Готовил непотребство отчаянное.
* * *
Вы, золотой читатель, уже и без объяснений давно поняли, что за чудо намечалось на полдень святого Николауса. Потому, не тратя времени на цветастые описания, предоставлю вам короткий рассказ о событиях того дня. Да не свой — а записанный давешним хронистом славного города Альтбурга, Ионасом Шрайбером:
«В то морозное ясное утро, когда ребятишки, едва проснувшись, бегут вытаскивать из своих сапожек подарки от доброго Николауса[1], толпы взрослых, недвусмысленно вооруженных и возглавляемых Гавриилом Альтбуржским, потекли в направлении замка Нахолме.
Готовились взломать ворота, перебить стражу, задушить или даже разорвать на кусочки Безголового Монстра — как получится. В общем, настроены были по-серьезному.
Все оказалось проще, чем думали, В ответ на две-три пробные угрозы мост упал как подкошенный, ворота растворились сами. Победителей пропустили с одним только условием: не душить и не рвать на кусочки привратника, садовника и кухарку — единственных обитателей пустующего замка.
Обрыскали весь замок и быстро нашли: в башне, в клетке, сидела, хлопая крылами, орел-птица. Величава была птица, царствен был взгляд ее. А клетка — вся из золота!
Всю дорогу до альтбуржской площади несли клетку, аки хеургвию — высоко подняв над головами. Гордо смотрела птица, грозно сверкали глаза. И радостно бились сердца у альтбуржцев в предчувствии «великого блаженства».
Туг и вторая партия взрослых подоспела, святой Матильдой возглавляемая. Гроб с невинноубиенной попросту выволокли из склепа монастыря св. Гуркенов и таким же манером, что и орла, доставили на площадь.
Ибо сказано было в полдень. А это значит — гляди на часы, ровно в двенадцать произойдет чудо. Поскольку же часы были только одни и только на площади, все собрались здесь.
Приехал епископ Хайлигман со свитой. Приехала принцесса Розалия. Понаехало немало местных дворян. На площади было не протолкнуться. Ржали кони, свистели мальчишки, препирались стражники с толпой, не подпуская близко к гробу. Все стихло, когда часы начали бить двенадцать.
Святая Матильда, уж на что слабая женщина, а одной рукой — хрррысть! — и оторвала крышку гроба. Упала деревянная доска с глухим стуком на камни мостовой. «Ахх!» — пронеслось над площадью.
Какие розовые щечки были у покойной! Сразу видно, девочку живой похоронили.
Далее все произошло очень быстро.
Когда покойница открыла глаза, площадь огласилась ликующими криками.
Когда села в гробу, народ попадал на колени.
Когда обняла нежными ручками гордую птицу орла, вздох восторга пронесся над сотнями голов, слезы закапали у многих из глаз.
На всей площади воцарилась такая звенящая тишина, что можно было услышать, как тащит кошка колбасу из лавки мясника.
Долго гладили ручки по сизым крыльям, по белой голове, по загнутому клюву величавой птицы.
Задержав ладонь у клюва, девочка что-то ласково сказала. В ответ орел мотнул головой, будто проглатывая. И в следующий миг…
Десятка с два самых истеричных женщин похлопались в обморок. Кони дико заржали, ишаки закричали. А остальная толпа так исступленно завопила, что задрожали стены близстоящих домов. Так взволновался народ.
И было отчего. Орел исчез на глазах у всех и вашего покорного слуги. Вместо него появился рыцарь: орлиный нос, волнистый волос, глаза горят, золотая цепь на груди.
Вот глаза его прищурились. Брови надменно поползли вверх. А губы сжались в прямую линию.
— Виват графу Эдельмуту! — загремело над площадью.
— Виват!..
— Виват!..
Заулыбался, маша ручкой, епископ Хайлигман.
Зааплодировали принцесса Розалия с ее свитой.
Вытащив меч из ножен, граф Эдельмут отсалютовал народу. Обнял дочь. И взяв ребенка за руку, двинулся в направлении…
Тут Берт Кауфманн, богатый и всеми уважаемый представитель купеческой гильдии, перебежал ему дорогу — да так стремительно, что граф чуть не споткнулся. В руках у всеми уважаемого был длинный, исписанный мелким почерком свиток.
— Вот, — были протянуты графу с поклоном свиток и перо, — касательно «великого блаженства»…
Так был подписан договор о предоставлении славному городу Альтбургу долгожданной независимости.
— Да здравствует граф Эдельмут!.. — грохотала площадь. — Живи он вечно!.. Славься в веках!..
А граф, поставив подпись, двинулся в направлении церкви св. Юлиана, чтобы возблагодарить Господа за совершенное чудо…»
Проходя мимо принцессы Розалии, его сиятельство остановился.
— Поздравляю, граф, — улыбнулась принцесса. — Эта ваша голова вам очень идет.
— Все выдумки вашего высочества, — произнес он тихо, целуя высочайшую ручку. — Из-за вас я продал душу черту — и иду сейчас благодарить за это Господа.
— Вы продали душу? — пожала принцесса плечами. — Каким же образом? Тем, что отдали горожанам их город? Или тем, что подарили девочке отца?
— Я не достоин этого положения.
— Уж кто-кто, граф, а вы-то как раз достойны вашего положения, — сказала принцесса серьезно. — И не пытайтесь мне возражать.
