Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
За последующие годы идеология консьюмеризма расширила свои границы, и не только географические. Внутренний Ребенок окреп, отъелся, подкачал мышцу и практически уравнялся в гражданских правах со своим половозрелым носителем. Раньше на границе детского мира со взрослым стоял не только погранпункт, но и дотошная таможня. В первом выдавали паспорт со штампом о совершеннолетии, на второй приходилось вывернуть карманы и оставить свои детские ценности; протащить что-то можно было лишь контрабандой, использовать – с оглядкой и без свидетелей. Когда Внутренний Ребенок сделался полноправным субъектом, из детства разрешили везти что и сколько хочешь, лишь бы в пределах, дозволенных кодексом социальной адекватности. С момента, когда непереводимый термин kidult перестал нуждаться в специальных пояснениях, граница детского мира со взрослым выглядит принципиально иначе – никаких виз, никаких досмотров.
* * *
Сегодня кидалт, принципиально инфантильный взрослый, импортировавший из детства установки и вкусы, в том числе культурно-эстетические, – нормальное массовое явление не только в Нью-Йорке, Амстердаме или Барселоне, но даже в Москве, даром что климат не благоприятствует; я знаю таких, и знаю немало, и иногда думаю, что сам отчасти такой же. Думаю без восторга или ужаса, потому что кидалт – это не хорошо и не плохо, это просто данность: человек с синдромом Питера Пэна, взрослый, отказывающийся взрослеть; данность в том числе и рыночная, требующая адресного удовлетворения.
Но у мира невзрослеющих взрослых есть оборотная сторона. Это именно о ней говорят мне фантасты Сергей и Марина Дяченко, когда я пристаю к ним с вопросами – а к кому и приставать, как не к писателям, сочиняющим едва ли не лучшее на русском языке фэнтези и очень недурную социально-психологическую фантастику. «Понимаете, – говорят они мне, – с одной стороны, жизнь взрослого трудна и черно-бела, и хочется отдушины – чего-то цветного. Загнанный, утомленный взрослый хочет отдыхать и «детские думы лелеять». С другой стороны, в собственно детских и особенно подростковых культурных продуктах сейчас такой уровень жестокости, жесткости, напряжения, какой еще двадцать лет назад невозможно было представить».
Оборотная сторона, которую диагностируют Дяченко, – мир детей, не вполне по-детски воспринимающих действительность. Речь не о невнятных индиго, но о самых обычных детях, только с необычайно ранней социализацией.
Причина, собственно, всё та же – погруженность в тотальное общее инфополе.
* * *
Границы Детского Мира драматически съежились. И пока великовозрастный кидалт лелеет в себе заповедники детства, его неизбежно продвинутый отпрыск подключается к общему условно взрослому полю, и альтернативы этому нет. Очень скоро ваш подвзросток (нужен же нам хоть какой-то термин?), сохраняя все положенные черты детской психики, будет полноправным потребителем и соучастником той же информационно-культурной среды, что и вы, настроится на ее темпы, коды и частоты.
Объединенный рынок кидалтов и подвзростков – это очень, очень серьезно. Цивилизация невзрослых взрослых и детей-недетей нуждается в масскультурном продукте. Надо ли говорить, что и в этом рыночном кастинге проще и логичнее всего побеждает современная сказка – скрестившая взрослую мощь выразительных возможностей с по-детски доступной системой ценностей, универсальная, архетипичная, мульти-, а точнее – над- или подкультурная? «Гарри Поттер» или «Властелин колец», «Аватар» или «Сумерки» нивелируют различия и берут кассу: все там будем.
* * *
Понятно, почему сказка стала серьезным рыночным фактором, – но почему сказку стали воспринимать всерьез? А ведь стали: когда философы и публицисты ломали копья вокруг «Матрицы», это еще можно было объяснять ее перекличкой с идеями Дебора и Бодрийяра. Но копья уже давно ломают вокруг философии «Гарри Поттера» или этики «Аватара». Когда сказки номинировали на «Оскара» за спецэффекты, это гляделось логично, но почему их номинируют за режиссуру и как «лучший фильм»? Я ищу ответ на этот вопрос и, кажется, нахожу.
Вот Нила Геймана, лучшего писателя-сказочника наших дней (на его счету «Американские боги», «Коралина» и «Звездная пыль», он придумывал комиксы про Сэндмена и писал сценарий «Принцессы Мононоке» для Миядзаки), спрашивают в интервью: а сам-то он верит в паранормальные явления, в магию и всё такое прочее? «Я думаю, – говорит Гейман, – они просто заменяют нам что-то другое, в чем мы нуждаемся. Интересно, что сейчас мы теряем НЛО. Люди гораздо меньше интересуются летающими тарелками, чем раньше. Сначала были феи, потом люди перестали в них верить – и поверили в НЛО. Сейчас они теряют веру в будущее и в космос. Так что, может быть, скоро люди опять поверят в фей».
* * *
Вот очередной Eurobarometer Poll – опрос, проведенный под эгидой Европейской комиссии, – показывает: Старая Европа всё больше отдаляется от традиционной религии. Однако отпавшие от церкви не спешат встать в атеистический строй, под знамена Ричарда Докинза и компании. В опросах они отвечают, что верят в «высшую сущность». В «дух». В «жизненную силу». Во Франции таких больше четверти (27 %). В Британии – больше трети (до 40 % «внеконфессиональных верующих»). В Чехии или Скандинавии – почти половина. А в Штатах, сообщает опрос Pew Forum on Religion and Public Life, примерно каждый восьмой (12,1 %, а среди молодежи до тридцати лет показатель еще вдвое выше) тоже верит во что-то, чего не может внятно определить. Или – думает, что верит. Или – хочет верить.
Мне кажется, это и есть деталь пазла, которой недоставало.
Сказка занимает место, которое раньше было заполнено массовой религией, а теперь становится свободно.
* * *
Попробуйте описать современный мир своими словами.
Попробуйте сформулировать, что в нем изменилось на вашей памяти.
Рано или поздно, уверен, вы придете к тому, что сейчас попробую сформулировать я.
Мы живем в мире, пережившем (всё еще переживающем) банкротство или, как минимум, жестокую инфляцию всех ценностных иерархий. Политические системы координат дискредитированы, от фашизма до коммунизма; рыночная демократия, казалось, продержалась дольше, но хватило последнего кризиса, чтобы в ее адрес хлынул поток некрологов, и вряд ли это спроста. Религиозные догматы утратили силу: Бог остался в иконах, но всё меньше проецируется на каждодневный уклад жизни. Культурные табели о рангах отменены или не воспринимаются всерьез. Ключевые слова для описания наблюдаемого – «релятивизм», «постмодернизм», «относительность всего». Ни одна из моделей, придающих жизни со всем ее подспудным трагизмом внятный и общий смысл, здесь и сейчас более не работает. Фабрика по выпуску надличностных ценностей закрыта на бессрочный обед.
Меж тем ни из чего не следует, что общественное животное гомо сапиенс вообще способно долго и комфортно существовать вне четких и общепринятых представлений о том, что такое хорошо и что такое плохо. И в отсутствие прочих моральных ориентиров проще всего обратиться к сказке.
Именно она заняла вакантное место в мире, пораженном дефицитом смыслов. Именно она – общедоступная, обаятельная – исподтишка говорит с массовым человеком о том, о чем молчат более серьезные инстанции. В силу этой несерьезности сказка стала суррогатом этической системы координат: она не требует от человека слишком многого, не требует прежде всего ответственности. Она нашептывает ему желанное ласковым тихим голосом, а он в своем непритязательном, невзрослом развлечении подспудно ищет ответы на экзистенциальные вопросы. Ответы, разумеется, паллиативные – как бы понарошку; но в релятивистском, насквозь относительном мире именно они наиболее логичны, не сказать – единственно возможны.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
