– Подозреваю, что он не считает веснушки очаровательными.
Джеймс смотрел на нее – идеальной формы нос, гладкий лоб, плавная линия скул, – и сердце у него разрывалось, а в груди разгорался огонь.
– Алекс сейчас дома? Я бы хотел поговорить с ним.
– Его нет! – сверкнула она глазами. – Брось, Джеймс. Не так уж это и важно. Просто клочок грязной земли.
Огонь в его груди уже пылал вовсю.
– Дело не только в этом, Лео. Он не должен оставлять тебя одну. Это неправильно.
– Мужчины по всей Австралии оставляют женщин одних. Гуртовщики, рудокопы… Вряд ли найдешь профессию, при которой мужчины не бросали бы своих женщин.
– Речь о другом, Лео. В Западной Австралии нет человека, который не знал бы о вашем богатстве. – Джеймс с тревогой покачал головой. – Я знаю, что это не мое дело, но Алекс должен понимать ситуацию. Это неправильно и небезопасно – оставлять тебя одну.
– Даже лучше, когда его нет. – Она поднесла руку к виску. – Нет, я не это хотела сказать. Просто… он много и напряженно работает, от него зависит столько людей… – Ей потребовались большие усилия, чтобы улыбнуться. – К тому же у меня в кухне есть две женщины. И я совершенно уверена, что Мередит прекрасно умеет отбиваться сковородкой.
– Это не шутка, Лео.
– Я уже большая девочка и смогу постоять за себя. Кроме того, я предприняла некоторые шаги. – Она расправила плечи и снова сверкнула глазами. Ее бледные щеки приобрели естественный оттенок.
Джеймс скрестил руки на груди, стараясь не рассмеяться, его злость постепенно улетучивалась.
– Правда? И что же это за шаги?
– Это секретные шаги.
– Ну пожалуйста, расскажи мне!
– Если я расскажу, они уже не будут секретными, ведь так? – шутливо парировала она.
Джеймс усмехнулся и, сдаваясь, покачал головой:
– Но хотя бы пообещай мне не открывать двери всяким подозрительным типам.
– Включая тебя? – спросила Леонора.
Джеймс сделал шаг вперед, и вдруг его лицо оказалось в каких-то дюймах от ее лица.
– А мне в особенности.
Он подмигнул Леоноре, и неожиданно ему ужасно захотелось ее поцеловать. Желание нарастало так стремительно, что Джеймс, испугавшись его, смущенно отступил назад. Потом вытряхнул остатки растений в корзинку для мусора на веранде и торопливо надел шляпу.
– Просто будь осторожна, – бросил он и, не оглядываясь, спустился с крыльца.
– Джеймс…
Он обернулся.
На мгновение у Леоноры перехватило дыхание от захлестнувшей ее волны благодарности:
– Спасибо тебе.
Глава 50
Ливень, грянувший неожиданно и продолжавшийся два дня и две ночи, утопил в забое одного славянина и одного итальянца и остановил работы на руднике впервые со времен пожара.
Рабочие сидели группками по своим палаткам. Капли пробивали промокшую насквозь парусину у них над головами и гасили разведенный огонь. Это был холодный дождь, унылый и тихий, без неистовства молний. Рыжая земля между рядами палаток размякла и превратилась в жидкую грязь, в которой вязли ноги. Постели, личные вещи, спички и еду складывали по углам под листы покоробленной жести, чтобы уберечь от сырости. От мужчин и женщин неприятно пахло, потому что одежда промокала на них, потом высыхала, а после опять промокала. Открытая канализационная труба у холмов переполнилась, и зловонная жижа потекла в сторону лагеря. На подступах к нему дорогу этому потоку перегородили набитыми песком пеньковыми мешками и старой одеждой, но нечистоты упорно просачивались в каждую щель.
Ган сидел в палатке Свистуна на промокшем куске сложенного картонного ящика. Они молча ели – у каждого в руках было по банке консервов и по вилке. У Гана была баранина, у Свистуна – сардины. Они называли эти консервы «собачьи». В углу палатки гнил промокший, как губка, хлеб.
Дождь подрывал моральные силы. Вчера не было работы, сегодня нет, вряд ли будет и завтра. Над лагерем повисла угроза трех дней без зарплаты. Даже Свистун не улыбался, его лицо было чернее тучи.
– Есть разговор, – сказал он, обращаясь к своей банке.
Мясо в банке Гана было таким перетушенным и мягким, что казалось, будто его уже кто-то жевал.
– Что еще за разговор?
– Злой разговор. Такие сейчас слышатся со всех сторон, – сказал Свистун. – А дождь только усугубляет все. Делать-то нечего – только разговаривать. – Старик сердито ткнул вилкой в остатки рыбы в банке. – Кто-то говорит про забастовку, кто-то – про бунт, но все недовольны. Иностранцы просто с ума сходят по поводу двоих утонувших шахтеров. И они, в общем-то, правы. Десятники продержали этих парней там слишком долго. Видели, что вода прибывает, но все равно не подняли вовремя. Их даже похоронить толком не смогли, потому что могилы заливало грязью.
Ган тщательно выскреб свою банку и, поставив ее на землю, поднял глаза на Свистуна.
– В конторе хотят, чтобы я шпионил, – сказал он. – Чтобы рассказывал им про любое недовольство. Поэтому я и получил эту работу. Это была единственная причина, по которой она мне досталась.
Свистун доел последний кусочек, выскреб все, что еще оставалось, тщательно облизал вилку и широко улыбнулся:
– Но ты же не крыса, Ган.
Ган усмехнулся в ответ:
– И не был ею ни единого дня в своей жизни.
– А что ты станешь делать, когда они начнут тебя спрашивать? Даже начальство уже чувствует, что народ закипает.
Ган пожал плечами:
– Буду увиливать, наверное. Скажу им, что люди жалуются, но ничего такого не организовывают. Обычное разглагольствование.
– Дела у тебя хреновые, приятель. Уже очень скоро накопившаяся злость начнет выплескиваться наружу. Любое происшествие может опрокинуть кипящий котел. Это неминуемо, я совершенно уверен, черт побери! Народ только и ждет, чтобы кто-то неосторожно чихнул, и тогда вся эта ярость вырвется на свободу. – Свистун умолк и облизнул с губ остатки рыбы. – Большие мальчики сразу скажут, что ты их не предупредил, и будут рады переложить всю ответственность на кого-нибудь.
Картонный ящик под Ганом окончательно провалился в грязь, но ему было все равно. Он пожал плечами:
– Я не думаю об этом. Живу одним днем. Мне стоило бы убраться отсюда, но деньги… А если меня поймают, не так уж много они могут со мной сделать такого, чего еще не было сделано.
– Кости тебе переломают, – горестно заметил Свистун.
– Все это мне не в новинку. Когда с этим будет покончено, буду продолжать жить или умирать.
– Ты забыл про страдания в промежутке.
– Ничего я не забыл. – Ган уставился на свои мозолистые руки. – Но я все равно не крыса.
