Фальберт перестал облизывать губы.
— Конечно, я помогу, если буду в силах это сделать, но, честно говоря, пока не вижу никакой возможности.
— Безусловно, вы скверный человек и долго находились в темноте, чтобы рисковать своей жизнью при дневном свете! — Линнет стиснула зубы, сдерживая себя, и заметила, как Фальберт переминается с ноги на ногу, глядя вниз и стараясь не встретиться с ней взглядом. — Для меня по крайней мере очевидно, какую неоценимую услугу вы можете нам оказать. Напишите шерифу Фитцранульфу в Ноттингем и в Рашклифф и попросите их немедленно прийти сюда. Это ведь не так сложно, как кажется.
Фальберт взволнованно глотнул, словно застрявший комок.
Линнет смотрела, как трясся перед ней от страха этот толстяк, как он ломал руки, и удивлялась, как такой обрюзгший, надутый человек мог выводить на пергаменте такие замечательные буквы, владея всеми тайнами искусства письма. Где-то, должно быть, спрятался этот источник красоты, и теперь его днем с огнем не сыщешь.
— Да или нет? — строго спросила она, глядя, как писец продолжает что-то бормотать себе под нос.
— Госпожа, я сделаю все, что смогу. — Он бросил на нее быстрый взгляд из-под своих тяжелых бровей и проскользнул вперед, исчезая в дверях.
Линнет казалось, что она вот-вот задохнется от охватившего ее гнева, а сердце вырвется наружу от вскипающей внутри злости. У этого существа не осталось ничего человеческого, лишь один страх за собственную шкуру. Все это она прочла в его глазах — на что же ей надеяться?
— Да простит тебя Бог, но я — никогда! — прошептала она с дрожью в голосе, но, услышав себя, словно испугалась.
«Господи, спаси и сохрани, я говорю, как Агнес де Роше, — подумала Линнет. — Что, если я превращусь в такое же чудовище?» Впрочем, она знала наверняка, что завтра днем, если умрет Джослин, ей будет все равно, какой она станет.
Глава 35
Находясь во мраке тюрьмы, Джослин посмотрел вверх, вслушиваясь в приближающиеся шаги. Там вдали он увидел слабое мерцание света, выдававшее местонахождение люка, и почувствовал присутствие Рагнара. Он чуть не закричал, порываясь назвать его своим братом, но, вспомнив его насмешливую улыбку, сдержал свой порыв. Он понял, что у него не хватит никаких доводов и призывов к благоразумию брата, чтобы тот захотел изменить уже принятое решение. Рагнар тоже размышлял все это время; удача была на его стороне: он получил временный перевес и считал большой глупостью не воспользоваться представившейся возможностью расправиться со своими старыми врагами, к которым он прежде всего относил своего сводного брата.
Джослину пришлось в свое время наблюдать многих повешенных, чтобы теперь отчетливо представить, что с ним произойдет. Если ему так на роду написано и он не сорвется с крючка, удержавшись на стене башни, смерть наступит почти мгновенно, так как при падении тела вниз веревка с силой сожмет горло.
Еще Джослин внезапно подумал, не заставит ли Рагнар смотреть на все это Линнет. Эта мысль пронзила его сердце, как копье, и он споткнулся в темноте, расплескав холодную липкую грязь по стене. Он сильно ушибся, окунувшись в жижу головой. Встав на ноги, снова и снова бросался на эти отвесные твердыни, приходя в ярость от крушения своих надежд.
Наконец, исчерпав силы, узник прислонился к стене. Каждый глоток воздуха наполнял его запахом плесени и сырости, мокрая земля прилипала к его телу. Грудь тяжело вздымалась, его трясло в ознобе. Он мог бы покончить с собой. Нельзя, чтобы Рагнар вытянул его завтра отсюда и вздернул на виселице. Тогда бы враг торжествовал победу. Хватит ли у него сил бросаться на эти камни до тех пор, пока не лишится чувств и не утонет в грязи этого подвала? Или лучше порезать себе вены на запястье острым концом ремня. Однако мысли обо всем этом заставили Джослина успокоиться. Рагнар, может быть, и победит, но, во всяком случае, он не увидит, как его сводный брат будет мучиться.
Бесконечная тьма. Джослин знал, что навсегда будет проклят, если наложит на себя руки. Ну и пусть. Тогда он сможет провести целую вечность в погоне за Рагнаром. Коснувшись пояса, он медленно расстегнул его, потирая пальцем выступ на бляшке, напоминающей голову волка.
Высоко над собой он снова почувствовал какое-то движение — едва слышное шарканье шагов и странный звук от падения чего-то тяжелого. Он взад-вперед провел кожей ремня по ладони и, посмотрев в сторону, облизнул губы. Тяжелые болты наверху его ловушки кто-то медленно начал выкручивать. «Неужели уже утро? — подумал он. — Конечно, нет». Может быть, Рагнар решил облегчить свою совесть, предложив ему утешение перед казнью, призвав к нему священника, чтобы покаяться в грехах перед смертью?
Западня раскрылась. Тусклое мерцание слабого света оттенило темную одинокую фигуру человека. Он не отдавал никаких приказов, только тихо ворчал, чем-то усердно занимаясь наверху. Затем плотная пеньковая веревка, как змея, спустилась прямо к пленнику, раскачиваясь возле его носа.
Джослина вначале охватил ужас: ему на мгновение показалось, что они пришли, чтобы повесить его прямо здесь, в этой темнице, — быстро, без свидетелей, во мраке подземелья, — но подсказывал иное здравый смысл. Если бы они собирались сделать это сейчас, то притащили бы с собой лестницу и побольше огня. И тут не обойтись без охраны, которая сдерживала бы его, пока ему на шею будут надевать петлю. Тот, кто сбросил эту веревку, желал ему добра.
С замиранием сердца поглядывая наверх, Джослин прислушался, и ему показалось, будто до его ушей донеслась легкая поступь удаляющихся шагов. Вход в подвал остался открытым, а веревка уже не дрожала. Кругом опять воцарилась тишина, и только вода капала со стен. При слабом свете, идущем сверху, он увидел блеск мокрого камня и бледный пар собственного дыхания. Он крепко затянул ремень вокруг талии, вытирая влажные и скользкие от холодного пота ладони концом рубахи. Слишком долгим окажется путь из этой темницы, и если он вдруг сорвется с такой высоты, то переломает себе все кости, ибо на дне этой ямы воды совсем не достаточно, чтобы смягчить падение.
Джослин еще раз вытер руки досуха, остановился, перекрестив себя и прошептав молитву. Затем, подпрыгнув, он уцепился руками за спасительную нить, ниспосланную ему небом. Грубые волокна пеньки обжигали ему ладони, пока он взбирался вверх, словно ползущая по стеблю гусеница. Жгучая боль пронизала все его тело, а проступивший от неимоверных усилий пот мешал, застилая глаза. Дюйм за дюймом, осторожно передвигая колени, он медленно приближался к тусклому свету над головой, помня, что в любой момент его могут обнаружить и перерезать веревку.
К тому времени, когда он выкарабкался из этой бездны, все его руки покрылись волдырями. Казалось, болело все тело, а перед глазами расплывались кровавые круги. Он с ужасом понимал, что, выбираясь из ямы, производил слишком много шума и теперь может стать легкой добычей для охранников. Вырвавшись из этой глубокой пропасти, стоя на коленях и пыхтя, он старался сдерживать себя и действовать бесшумно.
Наконец пелена, застилавшая глаза, рассеялась, и Джослин заметил, что сбросивший ему бечевку оставил и свечу, а рядом положил ручной топор — самое обычное оружие любого англичанина. Топор оказался острым, и с его помощью легко удалось перерубить веревку, привязанную двойной петлей к бочке с песком, чтобы выдержать вес узника. Джослин сбросил ее в темницу и через некоторое мгновение, показавшееся вечностью, услышал, как она плюхнулась в воду. Он по-прежнему ощущал быстрое и глухое биение сердца, но дыхание успокоилось, а огненная боль начала понемногу стихать.
