Он не просто прикоснулся к Катарине, он приник к ней с неодолимой страстной силой, застонав от наслаждения. Он внимал дрожи ее тела, ловил ее дыхание, с трепетным восторгом впивался взглядом в ее лицо.
Катарина испугалась, впервые оказавшись столь близко к мужчине, но ей были приятны стыдливые, робкие и нежные ласки Рамона, и понемногу она успокоилась, а потом ее тело охватил жар, и она все увереннее и смелее отвечала на его поцелуи. Когда он осторожно соединился с ней, Катарина тихо ахнула, но Рамон лишь сильнее прижал ее к себе и продолжил безумный и сладкий путь в неизведанное.
Потом они замерли, обнявшись, потрясенные и обессиленные случившимся, и Рамон почувствовал, что по щекам Катарины текут слезы.
– Что с тобой?!
Она прошептала со страстной тоской и отчаянием:
– Неужели с нами случится то, что случилось с Абеляром и Элоизой?! Неужели мы расстанемся?!
– Клянусь, мы никогда не расстанемся! – пылко произнес Рамон. – Отныне мы всегда будем вместе!
– А Церковь? – робко напомнила Катарина.
– Что она мне дала? – ожесточенно и с вызовом проговорил он. – Бесконечные терзания и ненужные победы над собой? А ты подарила мне настоящую человеческую любовь.
Она счастливо засмеялась.
– Я просила тебя стать моим духовным учителем, а на самом деле ты научил меня…
– Я? – Он нежно приник к ней. – Возможно, в это трудно поверить, но прежде я тоже никогда этого не делал.
– Сколько тебе лет, Рамон?
– Двадцать шесть. Я дал обет целомудрия еще в ранней юности.
– Теперь ты его нарушил.
– Не надо об этом, – попросил он, – я хочу говорить и думать только о нашем будущем.
– И что ты о нем думаешь? – с надеждой прошептала она.
– Я уверен, – твердо произнес Рамон, – что мы будем счастливы.
В это время мимо дома, где они в столь непостижимо короткий срок свили любовное гнездышко, проплывала большая крепкая лодка, на корме которой стояли Пауль Торн и Эрнан Монкада. Пауль был в отчаянии.
– Я чувствую, Кэти мертва и лежит где-то на дне! Как могло случиться, что она исчезла, одна-единственная из всех послушниц! Никогда себе не прощу, что пошел на поводу у Эльзы и отправил дочь в монастырь!
Эрнан пытался его успокоить.
– Не волнуйтесь. Я думаю, что она жива и мы ее найдем. Как только восстановят дамбы и вода уйдет, я подниму на ноги весь город, и сеньорита Катарина отыщется. Полагаю, она сильно испугалась и попросту сбежала из монастыря.
Пауль покачал головой.
– Одна?! Да она шесть лет не выходила из стен обители!
Эрнан промолчал. Его одолевали тревожные мысли. Если девушка так же красива, как ее мать на портрете, мятежники вполне могли увести ее с собой. И все-таки он не терял надежды.
Глава VII
Ошеломленные любовью, Катарина и Рамон не замечали времени и охотно согласились бы навсегда остаться в этом доме. Они ни о чем не думали, ничего не боялись и не ждали, не строили планов, они попросту упивались друг другом. Волнующую неловкость первого сближения сменила настоящая страсть, и они без оглядки предавались ей; они не слышали звуков, доносившихся извне, и не видели ничего, кроме сияющих глаз друг друга.
Между тем дамбы были восстановлены и вода начала отступать. Карательная армия испанского герцога Альбы вошла в город, и начались проверки, аресты и казни. Сотни мятежников бежали в леса или уплыли на кораблях, не меньшее количество было повешено, сожжено на кострах или посажено в тюрьмы. Что касается руководителей восстания, они покинули страну, едва узнав о приближении испанских войск к границам Нидерландов.
Наступил день, когда Катарина и Рамон вышли на улицу. Пора было покинуть чужой дом, неожиданно ставший приютом их любви.
Они были немного удивлены и отчасти напуганы, поскольку еще не осознали, что могут быть счастливы вне стен того домика, где впервые познали друг друга.
Рамон не стал надевать сутану, он отыскал в сундуках другую одежду. Теперь он считал святотатством облачаться в одеяние священнослужителя – и не только потому, что нарушил обет. Отныне его желания имели совсем другую природу, да и мысли текли в ином направлении. Он надел коричневый камзол с длинной баской, прикрывающей бедра, узкие штаны и чулки.
Рамон и Катарина шли по залитому солнцем городу, ветер нес запахи влажной земли, от непросохшей мостовой поднимался белый пар, стены домов были покрыты мокрыми пятнами, но синяя гладь моря снова переливалась в прежних пределах. Пусть улицы были завалены камнями и мусором, от которого шел сильный и едкий запах, пусть все вокруг казалось растерзанным и разрушенным, пусть им пришлось увидеть нескольких утопленников и целый ряд виселиц, все равно этот город оставался прекрасным, как и сама жизнь, полная смысла и любви.
Они шли вдоль канала, как вдруг сердце Катарины пронзило воспоминание, и она остановилась напротив двухэтажного дома из коричневого кирпича, с островерхой красной крышей и белыми наличниками, украшенного изящными полукруглыми башенками.
– Это дом моего отца! – прошептала Катарина, и тень странного предзнаменования омрачила ее душу.
Они стояли несколько минут, продолжая держаться за руки.
– Я знаю, что должен пойти к нему и попросить твоей руки, но ты понимаешь, что я не могу! – сказал Рамон и тут же с пронзительной ясностью осознал, что пришла пора всерьез подумать о будущем.
Катарина тоже кое о чем вспомнила.
– Скажи, – осторожно начала она, – у тебя есть родственники? Братья или сестры?
– Нет, я единственный сын своей матери. Отца я никогда не видел – он оставил мать еще до моего рождения. Других родственников у нас не было.
– Монкада – распространенная фамилия?
Рамон пожал плечами.
– В Амстердаме я – единственный человек с такой фамилией, – уверенно ответил он.
«А вот и нет», – подумала Катарина, но промолчала.
– Мы не можем уехать в Мадрид, к твоей матери? – спросила она после паузы.
Рамон представил выражение лица сеньоры Хинесы, встречающей его с увезенной из монастыря послушницей и украденной у отца дочерью, своего сына, облаченного в мирскую одежду и презревшего обеты, и решительно покачал головой.
– Тогда что нам делать? – произнесла Катарина с настойчивостью женщины, во что бы то ни стало желающей знать свое будущее.
Рамон пристально посмотрел на нее. В его полных страсти глазах читалось желание: «Единственное, чего я сейчас хочу, – это снять комнату в первой попавшейся гостинице, запереться там, сорвать с тебя одежду и овладеть твоим телом, потому что я не насладился, не насытился тобой и, похоже, никогда не смогу насладиться вполне».
