- Николай был прав! - сказала Людмила входя. - Егоарестовали. Я посылала туда мальчика, как вы сказали. Он говорил, что на двореполиция, видел полицейского, который прятался за воротами. И ходят сыщики,мальчик их знает.
- Так! - сказала мать, кивая головой. - Ах, бедный…Вздохнула, но - без печали, и тихонько удивилась этому.
- Он последнее время много читал среди городских рабочих, ивообще ему пора было провалиться! - хмуро и спокойно заметила Людмила. -Товарищи говорили - уезжай! Не послушал! По-моему - в таких случаях надозаставлять, а не уговаривать…
В двери встал черноволосый и румяный мальчик с красивымисиними глазами и горбатым носом.
- Я внесу самовар? - звонко спросил он.
- Пожалуйста, Сережа! Мой воспитанник.
Матери казалось, что Людмила сегодня иная, проще и ближе ей.В гибких колебаниях ее стройного тела было много красоты и силы, несколькосмягчавшей строгое и бледное лицо. За ночь увеличились круги под ее глазами. Ичувствовалось в ней напряженное усилие, туго натянутая струна в душе.
Мальчик внес самовар.
- Знакомься, Сережа! Пелагея Ниловна, мать того рабочего,которого вчера осудили.
Сережа молча поклонился, пожал руку матери, вышел, принесбулки и сел за стол. Людмила, наливая чай, убеждала мать не ходить домой допоры, пока не выяснится, кого там ждет полиция.
- Может быть - вас! Вас, наверное, будут допрашивать…
- Пускай допрашивают! - отозвалась мать. - И арестуют - невелика беда. Только бы сначала Пашину речь разослать.
- Она уже набрана. Завтра можно будет иметь ее для города ислободы… Вы знаете Наташу?
- Как же!
- Отвезете ей…
Мальчик читал газету и как будто не слышал ничего, но пороюглаза его смотрели из-за листа в лицо матери, и когда она встречала их живойвзгляд, ей было приятно, она улыбалась. Людмила снова вспоминала Николая безсожаления об его аресте, а матери казался вполне естественным ее тон. Время шлобыстрее, чем в другие дни, - когда кончили пить чай, было уже около полудня.
- Однако! - воскликнула Людмила. И в то же время торопливопостучали. Мальчик встал, вопросительно взглянул на хозяйку, прищурив глаза.
- Отопри, Сережа. Кто бы это?
И спокойным движением она опустила руку в карман юбки,говоря матери:
- Если жандармы, вы, Пелагея Ниловна, встаньте вот сюда, вэтот угол. А ты, Сережа…
- Я знаю! - тихо ответил мальчик, исчезая. Мать улыбнулась.Ее эти приготовления не взволновали - в ней не было предчувствия беды.
Вошел маленький доктор. Он торопливо говорил:
- Во-первых, Николай арестован. Ага, вы здесь, Ниловна? Васне было во время ареста?
- Он меня отправил сюда.
- Гм, - я не думаю, что это полезно для вас!.. Во-вторых,сегодня в ночь разные молодые люди напечатали на гектографах штук пятьсот речи.Я видел - сделано недурно, четко, ясно. Они хотят вечером разбросать по городу.Я - против, - для города удобнее печатные листки, а эти следует отправитькуда-нибудь.
- Вот я и отвезу их Наташе! - живо воскликнула мать. -Давайте-ка!
Ей страшно захотелось скорее распространить речь Павла,осыпать всю землю словами сына, и она смотрела в лицо доктора ожидающими ответаглазами, готовая просить.
- Черт знает, насколько удобно вам теперь взяться за это! -нерешительно сказал доктор и вынул часы. - Теперь одиннадцать сорок три, -поезд в два пять, дорога туда - пять пятнадцать. Вы приедете вечером, нонедостаточно поздно. И не в этом дело…
- Не в этом! - повторила хозяйка, нахмурив брови.
- А в чем? - спросила мать, подвигаясь к ним. - Только втом, чтобы хорошо сделать…
Людмила пристально взглянула на нее и, потирая лоб,заметила:
- Вам - опасно…
- Почему? - горячо и требовательно воскликнула мать.
- Вот - почему! - заговорил доктор быстро и неровно. - Выисчезли из дому за час до ареста Николая. Вы уехали на завод, где вас знают кактетку учительницы. После вашего приезда на заводе явились вредные листки. Всеэто захлестывается в петлю вокруг вашей шеи.
- Меня там не заметят! - убеждала мать, разгораясь. - Аворочусь, арестуют, спросят, где была… Остановясь на секунду, она воскликнула:
- Я знаю, как сказать! Оттуда я проеду прямо в слободу, таму меня знакомый есть, Сизов, - так я скажу, что, мол, прямо из суда пришла кнему, горе, мол, привело. А у него тоже горе - племянника осудили. Он покажеттак же. Видите?
Чувствуя, что они уступят силе ее желания, стремясь скореепобудить их к этому, она говорила все более настойчиво. И они уступили.
- Что ж, поезжайте! - неохотно согласился доктор. Людмиламолчала, задумчиво прохаживаясь по комнате. Лицо у нее потускнело, осунулось, аголову она держала, заметно напрягая мускулы шеи, как будто голова вдруг сталатяжелой и невольно опускалась на грудь. Мать заметила это.
- Все вы бережете меня! - улыбаясь, сказала она. - Себя небережете…
- Неверно! - ответил доктор. - Мы себя бережем, должныберечь! И очень ругаем того, кто бесполезно тратит силу свою, да-с! Теперь вотчто - речь вы получите на вокзале…
Он объяснил ей, как это будет сделано, потом взглянул в лилоее, сказал:
- Ну, желаю успеха!
И ушел, все-таки недовольный чем-то. Когда дверь закрыласьза ним, Людмила подошла к матери, беззвучно смеясь.
- Я понимаю вас…
Взяв ее под руку, она снова тихо зашагала по комнате.
- У меня тоже есть сын. Ему уже тринадцать лет, но он живету отца. Мой муж - товарищ прокурора. И мальчик - с ним. Чем он будет? - частодумаю я…
Ее влажный голос дрогнул, потом снова задумчиво и тихополилась речь:
- Его воспитывает сознательный враг тех людей, которые мнеблизки, которых я считаю лучшими людьми земли. Сын может вырасти врагом моим.Со мною жить ему нельзя, я живу под чужим именем. Восемь лет не видела я его, -это много - восемь лет!
Остановясь у окна, она смотрела в бледное, пустынное небо,продолжая:
- Если бы он был со мной - я была бы сильнее, не имела быраны в сердце, которая всегда болит. И даже если бы он умер - мне легче былобы…
- Голубушка вы моя! - тихонько сказала мать, чувствуя, каксострадание жжет ей сердце.
- Вы счастливая! - с усмешкой молвила Людмила. - Этовеликолепно - мать и сын рядом, - это редко!
Власова неожиданно для себя самой воскликнула:
- Да, хорошо! - И, точно сообщая тайну, понизив голос,продолжала: - Все - вы, Николай Иванович, все люди правды - тоже рядом! Вдруглюди стали родными, - понимаю всех. Слов не понимаю, а все другое - понимаю!
